Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия
Шрифт:
А.Ф. Замалеев упрекнул Мономаха в том, что у него якобы «непонятно отношение Христа к богу» [64] , но упрек в арианстве напрасен. «Господь бо нашь, — пишет князь, — не человек есть, но бог всей Вселене; иже хощеть — в мьгновеньи ока вся створити хощеть» [65] . Важно отметить, что здесь речь идет не о боге-отце, а об Иисусе Христе, который претерпел и хуление, и смерть.
Русская церковь в середине XII в., в самом начале процесса кристаллизации суверенных княжеств-королевств, уже прочно вошла в общественный быт Руси. Ее материальное положение определялось землевладением, княжеской десятиной, судебными пошлинами и, разумеется, оплатой населением всевозможных треб (крещение, брак, похороны и т. п.). Как уже говорилось, именно в эту эпоху русская аристократия начала активно протестовать против ригористического вмешательства церкви в частную и общественную жизнь боярско-княжеских кругов и возрождать язычество в более утонченной и возвышенной форме. Церковь должна была соответственно поднимать свою богословскую деятельность на новый, более высокий уровень.
64
Там же, с. 130.
65
Там же, с. 164.
Показателем нового отношения церкви к восприятию мыслящими людьми христианских догматов и канонической литературы было стремление представить эту православную книжность как сумму символов, требующих мудрой расшифровки и позволяющей «потонку пытати» ее.
Во второй половине XII в. в Киеве появляются стеатитовые образки с рельефным изображением такого евангельского сюжета, как «уверение Фомы». Апостол Фома, как известно, не поверил воскресению Христа:
Если не увижу на руках его ран от гвоздей и не вложу перста моего в раны и не вложу руки моей в ребра его — не поверю!
Иисус предоставил Фоме обзор своего тела и убедил его. Образки с изображением уверения Фомы делались очень хорошими мастерами и покрывались позолотой, они были рассчитаны на те боярские круги, в которых к тому времени накопилось много сомнений и недоумений.
Этой же цели служила и живопись. Фрески Спасо-Мирожского монастыря во Пскове середины XII в. как бы продолжают повествование об уверении Фомы, иллюстрируя следующую, 21-ю главу евангелия от Иоанна: Фома и шестеро других учеников Христа находились на берегу Тивериадского озера; они узнали появившегося здесь Иисуса лишь после того, как тот сотворил чудо: только что потерпевшие полную неудачу апостолы-рыбаки вдруг получили небывалый улов. Тогда они признали воскресшего. Интересно внимание русского духовенства (заказчиков произведений искусства) к сюжетам, связанным с сомнениями и последующим уверением.
С 1147 по 1154 г. митрополитом Руси снова, как и сто лет тому назад, стал не грек, а коренной русский человек Климент Смолятич, монах Зарубского монастыря под Переяславлем. Им было написано 16 «словес», о которых говорилось «яже чюдна и хвалы достойна», но, однако, они не были «преданы церковьному прочитанию за величество разума и глубину сокровенных ради и дивных словес» [66] .
Исследователь творчества митрополита Климента Н.К. Никольский с достаточным основанием полагал, что в Киеве при дворе Изяслава Мстиславича («царя», так его называет летопись) возник кружок книжников, знающих греческий язык и занимавшихся научно-литературными и философскими вопросами [67] .
66
Послание Клемента Смолятича // Памятники литературы древней Руси, XII век. М., 1980. Ст. 288. Эти похвальные слова, очевидно, написаны не самим митрополитом, а монахом Афанасием, поименованным в заголовке «Послания».
67
Никольский Н.К. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века. СПб., 1892, с. 84.
Из 16 слов Климента Смолятича, не допущенных (очевидно, сместившим его митрополитом-греком) к чтению в храмах, ни одно не дошло до нас. Уцелело лишь одно его письмо, адресованное священнику Фоме, упрекавшему Климента в увлечении философией вообще и такими античными языческими авторами, как Гомер, Аристотель и Платон в частности [68] .
О Клименте как писателе говорит и Киевская летопись:
«Бысть книжник и философ так, яко же в Руской земли не бяшеть. Бе зело книжен и учителен и философ велий и много писания написав, предаде» [69] .
68
В переводной с греческого «Пчеле», сборнике афоризмов античных, христианских и даже скифских мудрецов, есть много имен (Аристотель, Плутарх, Анахарсис, Менандр, Эпикур и многие другие). «Пчела» переведена на русский в XII в., но Климент опирался не на такой примитивный подбор, а на сочинения тех мудрецов, которые «во елиньскых нырех [источниках!] славне быша», называя Платона и Аристотеля.
69
ПСРЛ, т. II, 1147 г.
Климент в своем ответе не отрицает интереса к античной философии, но указывает Фоме, что тот слишком примитивно воспринял понятие философии и напрасно упрекает Климента в тщеславии. Настоящие любители славы, пишет Клим, — это те, «иже прилагают дом к дому, села к селам, изгои же и сябры и бърти и пожни ляда же [поросшие пашни] и старины [старопахотные земли]». Сам Клим от такого стяжания свободен. Учтем, что о духовенстве так пишет глава духовенства.
Для нашей темы важнее другое возражение Фоме, упрекавшему Климента в стремлении «пытати потонку божественных писаний», т. е. доискиваться сокровенного символического смысла в библейских и евангельских притчах и рассказах. В притчах Соломона 9-я глава начинается словами: «Премудрость созда себе храм…» Климент расшифровывает это так: «Премудрость есть божество, а храм — человечьство». С этой темой мы еще встретимся у стригольников XIV в. Приводя примеры евангельских невероятностей вроде притчи о насыщении 5000 человек пятью хлебами (Матф. 4-21), Климент настаивал не на буквальном понимании, а на символической расшифровке подобных иносказаний.
Перечислив целый ряд подобных притч, Климент дал пример аллегорического понимания, выбрав для этой цели встречу Иисуса Христа с самарянкой у древнего колодца, сооруженного еще праотцем Иаковом. Беседа у колодца была посвящена теме веры в бога — «живой воды», текущей в жизнь вечную; женщина возжелала этой воды, а Иисус решил испытать ее (Еван. от Иоанна 4-16-19).
16. Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда.
17. Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа.
18. Ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала.
19. Женщина говорит Ему: Господи! Вижу, что Ты пророк… [70]
70
Самарянка убедила всех своих соплеменников в том, что Иисус — мессия и бог. Церковь впоследствии канонизировала собеседницу Христа под именем святой Фотинии.
Климент Смолятич как бы недоумевает при напоминании этого эпизода:
Что ми самарянынею, яко аще свята есть или пятью мужи ея или шестом? Или кладезем Иаковлим и скоты их [самарянка упоминала, что из колодца брали воду и для семьи Иакова и для их скотины]?
Писатель, иронизируя, воспроизводит здесь отношение читателя-буквалиста, одинаково равнодушного как к многочисленным мужьям самарянки, так и к скотам праотца. Но далее он, щеголяя начитанностью, дает образец символической расшифровки, взятый им из сочинений гераклейского епископа Аввы:
Того ли хощеши уведати: самаряныни есть душа, а пять муж ея — пять чувьств, а шесть мужь ея — ум… И диктатор ум сказается… [71]
Можно не соглашаться со слишком натянутым толкованием гераклейского епископа, но направленность поиска сокровенного смысла евангельских притч характерна для XII в. Климент пытается показать, что познание божества происходит путем анализа внешнего мира зрением, слухом, осязанием, обонянием и вкусом, а синтез восприятия чувственного мира, приближающий к познанию бога, производит ум человека («диктатор»). На место буквального понимания текста ставится расшифровка таящихся в нем символов, а на место слепой веры в бога — рационально познанная Вселенная, как доказательство мудрости и могущества бога.
71
Никольский Н.К. О литературных трудах…, с. 123.
Это — огромный шаг вперед. Недаром современники отмечали не только книжность митрополита Климента, но и «величество разума и глубину сокровенных словес» Климента Смолятича.
Эту же самую мысль, что величие бога подтверждается и познается обзором всего сотворенного им, в более поэтической и торжественной форме преподнес в своей кантате выдубицкий игумен Моисей великому князю Киевскому Рюрику Ростиславичу в 1198 г.
Следуя Мефодию Патарскому, Моисей считал, что душа благомудрого человека — это микрокосм, «малое небо», «поведающи славу божию правостью веры и словесы истеньными и делы добрыми». Понимание макрокосма «добре смотрящим творца» в особенности убеждает в величии бога. Даю отрывок в своем переводе: