Строчка до Луны и обратно
Шрифт:
Я опустил ведерко с запиской и конфетами на балкон пятого этажа, закрыл дверь и сказал:
— Дед, в кино завтра пойдем?
— А чего ж, хорошее дело. Люблю кино. А если комедия какая смешная — пять раз смотреть буду. Про Шурика в клубе у нас показывали. Три раза привозили, три раза смотрел. Когда, говоришь, пойдем, завтра?
— Сейчас газету из ящика принесу, посмотрим, какие фильмы идут в наших кинотеатрах.
— Погодь, Петруха, — остановил меня дед. — А с кем же мы в кино пойдем?
— Втроем, — сказал я.
— И Кира, значит?
— Да, с Кирой.
— Ну и молодец! Вот ты бравый
Староста класса
В первой четверти старостой нашего 6-го «А» был Ванька Черемухин. Вот жизнь была! Дежурные назначались только так, для видимости. Каждый делал что хотел. Никаких тебе классных собраний, ни проверок чистоты, ни учета. Опоздаешь на урок — никто и не узнает. Ванька не выдаст…
А теперь порядки другие. Ванька больше не староста. Переизбрали. Нина Сергеевна — новая классная руководительница — так сказала о нем на собрании:
— Черемухин со своими обязанностями не справился. У него не хватило ни организаторских способностей, ни твердости, ни принципиальности.
Вообще, правильно сказала. Но лично меня Ванька как староста вполне устраивал.
И еще Нина Сергеевна сказала:
— Если мы хотим по-настоящему бороться за честь класса, чтобы стал он лучшим в школе, нам в первую очередь надо избрать инициативного и серьезного старосту.
Избрали Любку Карпову. Если бы я знал, что Любка окажется такой язвой, ни за что не поднял бы за нее руку.
Началось с цветов. Девчонки понатащили из дому целую кучу всяких цветов в горшках. Все подоконники уставили, будто это ботанический сад. Ну ладно, цветы — чепуха, не мешают. Но потом на стенке появился список дежурных. Под линеечку написали, красиво. Я сразу узнал, что Томка Попова писала.
Так старалась, точно ей за это пятерку поставят. Заголовок разноцветными карандашами раскрасили.
Первыми дежурили Томка Попова и Нелька Омельченко. Я в тот день так разозлился — чуть не отколотил их. Еще бы! Стали в дверях, как тигрицы, и никого за всю переменку в класс не пустили. А мне надо было задачку по геометрии списать. Я и ругался с ними, и грозился «по косточкам разобрать» — не пустили. Ужас, до чего принципиальные оказались.
Я думал, что это дело с дежурствами скоро поломается. Даже ребят подговаривал, чтобы из класса на переменах не выходили. Но ничего из этого не получилось. Любка как кремень стояла. Чуть что не ладится — к Нине Сергеевне за помощью. Да и девчонки все за нее. И такие горластые стали! О том, чтобы опоздать к звонку, или списать домашнее задание, или вообще подурачиться, посмеяться на уроке — и думать было нечего. Прямо житья не стало от Любки. «Отлупить, что ли, ее?» — подумал я. Но побоялся. Взял тогда пришел раз в школу вечером, после второй смены, запер в классе стулом дверь и на обратной стороне крышки Любкиной парты вырезал перочинным ножом: «Любка — язва». Буквы получились большие, белые. Откуда ни посмотри — видно.
Шум из-за этого едва не на всю школу был. Я утром на другой день нарочно позднее пришел, к самому началу урока.
— Ах! — говорит Томка. — Если бы только узнать, какой дурак это вырезал! Ах! Что бы я с ним сделала!
Это точно. Да ничего только она не сделает. Попробуй-ка, узнай, докажи — кто вырезал.
Как ни в чем не бывало я положил на место портфель и подошел к ребятам. Крышка парты была откинута, и буквы на черной краске так и бросались в глаза.
Томка подозрительно посмотрела на меня и сказала:
— Видал работку!
— Ого! — нарочно удивился я. — Это кто ж постарался?
— А может, ты сам знаешь? — Томка продолжала подозрительно смотреть на меня.
Но я и глазом не моргнул:
— Откуда мне знать! Я только пришел.
Тут же вместе со всеми стояла и Любка Карпова. Мне даже немножко жалко сделалось Любку. Побледнела, губы кусает, того гляди заплачет. Девчонки наперебой успокаивали ее:
— Не переживай. Все равно узнаем…
— Правильно, Люба, не расстраивайся. Ведь тот, кто вырезал это, — сам дурак, последний, набитый дурак…
Приятного в таких разговорах было мало, и потому я спросил Любку, показав на парту:
— А вчера ничего не было?
Любка отрицательно покачала головой.
— Значит, кто-то из второй смены вырезал, — сказал я.
— Никогда не поверю, чтоб восьмиклассники такими глупостями занимались, — сказала Нелька Омельченко. — И потом, на этом месте сидит никакая не Любка, а Светлана Потемкина. Отличница. И еще в кружке художественного чтения занимается…
После третьего урока в класс вошла Нина Сергеевна. Она сказала, чтобы все остались на местах.
— Мне обидно и неприятно, — начала она, — что в нашем классе произошел этот хулиганский поступок. Уже не говорю о том, что кто-то из вас, изрезав парту, испортил школьное имущество. Я хочу сказать о другом. Тот, кто сделал это, оскорбил своего товарища. И оскорбил незаслуженно. Вы все знаете: Люба Карпова — замечательный товарищ, друг, она так много помогает мне создать здоровый коллектив. Я очень благодарна ей за помощь. И вот — эта оскорбительная надпись. Я хочу, чтобы тот, кто совершил этот поступок, набрался мужества, встал и честно признался. Если он, конечно, настоящий и смелый человек, а не трус и тряпка.
Нина Сергеевна внимательно посмотрела на всех и требовательным голосом добавила:
— Ну, я жду…
Тряпкой и трусом я себя никогда не считал, но встать перед всеми и признаться — нет, я этого сделать не мог. Да и не хотел. Хорошо сделано или плохо — что теперь об этом говорить! Уже не поправишь. Я только одного боялся: вдруг Нина Сергеевна станет проверять, что у кого в карманах? И если найдет у меня перочинный ножик… Ну и что — это еще не доказательство. Разве, например, Витюшка не мог бы вырезать такое на парте у Любки? Мог бы. Он ведь тоже сердит на нее. Позавчера разбил цветочный горшок, а Любка сказала: если он не принесет новый, то она с девчонками пойдет к нему домой и расскажет родителям. Витюшка испугался и принес. И Ванька Черемухин, наверно, сердит на Любку. Как же, недавно сам старостой был, а теперь она командует ним.