Стройки Империи

Измеров Олег Васильевич

Соня отняла левую ладонь от одеяла, и ее пальцы привычным движением расстегнули пряжку пояска, ослабив его давление на бока. Не делая паузы, она встала и потянула легкую ткань вверх, освобождаясь от своей невесомой брони, для глаз, от привычного вида в обществе. Руки, как в танце, взметнулись вверх, и свет уличного фонаря, разукрашенный переплетом ветвей облетевшего дерева, щекотал ей подмышки. В темноте хлопали вспышки микромолний, когда блузка проходила прическу; наэлектризованная комбинация с кружевами охватила силуэт, прилипнув к коже, словно

бы девушка только что вышла их воды. Аккуратно, словно священнодействуя, Соня сложила блузку и повесила на спинку стула; ее руки снова поднялись взмахом крыльев, и пальцы стали вытаскивать невидимые заколки из прически. Тонкие куски черной проволоки легли на полке секретера рядом с сумочкой, в глубине которой покоился пистолет. Точка невозврата была пройдена.

— Помоги... — тихо прошептала она, повернувшись спиной.

Виктор нащупал за кружевами тонкую жестяную пластинку, которая своими крюковатыми пазами впивалась в ткань лифа, стягивая его тугим, давящим ободом. Обод раскрылся; девушка вытянула сдавшуюся ткань привычным движением, ее плечи чуть дрожали. Не удержавшись, Виктор протянул руки вперед, и его ладони наполнились. Из раскрывшегося рта Сони вылетел вздох, похожий на стон, она попыталась двинуться, но руки ее безвольно упали. Голова откинулась назад, и растрепавшиеся волосы скользнули по лицу Виктора.

— Мы так и будем стоять? — неуверенно произнесла она. — Мне надо... сложить одежду.

Скрытая защелка боковой молнии чуть заедала. Видимо, ржавчина. Зато не так снашиваются, как пластмассовые.

— У тебя вторая профессия раздевать женщин? — спросила Соня, чуть сбивчиво — ее дыхание уже стало неровным. — Или они не спешат это делать сами?

— Это просто прогресс нашей легкой промышленности.

Виктор провел рукой по облегающему капрону комбинации, почувствовав жар и трепет Сониного тела; азарт просыпался в ней раньше инстинкта. Соня засмеялась.

— Сразу видно неженатого... Белье из Германии. Мы туда тепловозы, они — белье. Говорят в Европе очень дорогая медь...

— Чулки тоже?

— Не спеши... — Соня перехватила его пальцы у резинки, прижав к внутренней стороне бедра. — Они тебе нравятся? Может, мне их не снимать?

— Мирей Дарк снимает.

— Ты так хорошо ее знаешь? Впрочем, она тоже пока не замужем. У тебя есть варианты. Признайся, ты ее хочешь... спасти от дождя? Мокрого, холодного?

— Она тебе не соперница. Давай ей сосватаем Алена Делона? Нормальный парень, спортсмен.

— Мы сюда говорить пришли или...

Ее полураскрытые губы сами потянулись к губам Виктора.

...За окном прогудел ночной поезд. Соня легко скинула ноги с кровати, вернула на место съехавшую на пол подушку, и, подойдя к окну, распахнула форточку, подставив себя под холодную струю осеннего воздуха с туманом. Закинув руки за голову, она минуту стояла под форточкой, как под горным водопадом; очертания ее фигуры напоминали те сувенирные чеканки, которые вошли в моду в нашей реальности лет на десять позже. Затем она скользнула под одеяло. Она жила ощущениями предыдущих минут: каждая клеточка ее тела еще была заведена

и требовала обратить на себя внимание.

— Во мне борются две женщины, — взволнованно начала Соня, — ты, уже, наверное, понял. Одна воображает себя личностью без условностей, рвется показать себя жрицей свободной любви. Но это внешне. Другая — тихая, незащищенная, но не обидчивая, нет. Одна хочет играть и радоваться победой, влиянию на людей. Другая хочет, чтобы все это не было просто приятной физиологией. Она надеется, что все глубже... что человек меняется, и чувство поднимает его выше, делает, чище, добрее... Я, наверное, болтаю глупости?

— Ну почему? Очень естественно для этой минуты. Ты была изумительна.

— Угу. Я просто была девушкой, которую пригласили на танец и ведут в ритме вальса. Необычно увидеть окно вместо лица.

— Ты все-таки открыла глаза?

— От удивления. Наверное, ты хотел ублажить ту мою часть, которая воображает себя жрицей любви. Или подчинить ее.

— С этой частью все нормально? — Виктор протянул руку и погладил Соню. Она схватила его за запястье, но не стала отодвигать, а удержала ладонь на месте.

— Не надо все сводить к анатомии. И к физике тоже. Хорошо, что ты не называешь меня нейтронной звездой.

— Почему?

— Нейтронные звезды быстро остывают.

— Вот как? Не знал...

— Знаешь, почему с тобой хорошо? Можно выговориться и ты все поймешь. Ты принимаешь мир, как есть, и меня, как есть, и не пытаешься вогнать в какие-то принципы. Ты человек другого времени.

— Да. Я из двадцать первого века.

— Шутишь. Человек из двадцать первого века сейчас бы говорил о стройке моста через Берингов пролив. Или о творчестве Василия Аксенова, как родоначальника советского модернизма...

— Скорее, постмодернизма.

— Неважно, как это будет называться. Просто люди будущего совершенно не будут понимать нас с тобой. Они намного выше мечты о телевизоре с экраном шестьдесят сантиметров в квартире с высокими потолками. А почему?

— А ты уверена, что они будут выше?

— Конечно! У них же все будет, и не только телевизоры, телефоны, машины. Главное — у них будет огромная, мирная Земля, без войн и неурожаев, вся сияющая праздничными огнями в честь дня уничтожения последнего малярийного комара в долине Конго. Этим людям станет тесно на планете, они рванут в пустынные дюны Марса возрождать древние цивилизации. Наши песни покажутся им смешными и отсталыми. Они будут петь об искрах, которые роняют роботы-сварщики защитного купола над городом Цандер. Они придумают новую, электронную музыку и новые танцы с изощренной пластикой. Мы в их мире неандертальцы.

— Люди двадцать первого века будут искать твои записи и выкладывать их в компьютерные сети. И спрашивать друг друга: "А кто помнит нашу брянскую Софи Лорен? А у кого есть запись концерта в ДК БМЗ? А у меня с магнитной ленты, но я почистил на компьютере и исправил спектр..."

— Тратить машинное время на ансамбль прошлого? Фантастика.

— Машинное время будет стоить копейки. А Василий Аксенов лучшие свои вещи написал сейчас.

— Что ты говоришь? Он рано умрет? Как Пушкин и Лермонтов?