Студент 2
Шрифт:
Оставшись в постели одна, она раскинулась повольготнее, обнаженную правую руку забросила за голову. Простыня малость сползла, задержавшись на груди. Озорство взыграло во мне, я осторожно потянул простыню, откинул ее к стенке, оставив барышню в первозданном виде.
Она лежала в позе почти «Спящей Венеры» Джорджоне, с той разницей, что Венера левой рукой целомудренно прикрывала самое интересное, а Люба, сама того не желая, предъявила это замечательное сокровище напоказ всему миру в моем лице.
Улыбаясь, я смотрел на нее, упиваясь мыслью, что столь легко смог
То ли без покрывала ей стало прохладно, то ли просто утро есть утро, но она приоткрыла глаза — левый побольше, правый поменьше — отчего лицо ее приобрело смешное и беспомощное выражение. Видимо, ей потребовалось несколько секунд, чтобы перейти из сна в явь. Я улыбнулся:
— Доброе утро!
— Доброе, — она поспешно накинула на себя простыню, поежилась под ней, проворчав: — Смотри-ка, глазеет он… Я тебе что, пейзаж? А ты кто, Шишкин? Айвазовский?
— Чего нет, того нет. Но чувство прекрасного во мне присутствует.
— Прекрасное… — она зевнула. — Прекрасное — это вон, лесные дали. Поля да реки, небо, облака. Рассветы и закаты. Вот это прекрасное, я понимаю. А голая баба существует для того, чтобы ее е…
И она произнесла короткий грубейший глагол в неопределенной форме.
— Невозможно не согласиться, — сказал я и стал раздеваться обратно…
Мы предались страсти стремительно и броско, совсем не похоже на то, как это было вечером. Отработали как машины, достигли результата, замерли на несколько мгновений — и расслабились со странными выражениями лиц, какими-то отчужденно-виноватыми, что ли. Как будто этот утренний сеанс разбил то хрупкое и неясное, что между нами вроде бы возникло.
Она бегло поцеловала меня в щеку. Шероховатой ладошкой потрепала по плечу:
— Спасибо тебе! Ты молодец. Ударник половой жизни. Можешь собой гордиться! Меня сложно… того самого. Прямо скажем, капризная особа. Но тебе удалось.
— Приятно слышать. Горжусь.
— А мне приятно было ощутить. Тебе, надеюсь, тоже.
— Конечно.
— Ну, иди. Тебе же на практику?
— Скорее на работу.
— Ну, это неважно. Иди.
— Иду.
Я быстро оделся. Она сказала:
— Ты выйди, дверь прикрой, а я потом запрусь на ключ.
Я вышел и прикрыл, и пошел к себе. Было почти совсем тихо, разве что где-то непонятно где стеклянно звякнула посуда всего один раз. И я услышал, как за спиной дважды звучно щелкнул ключ в замке.
Как будто не дверь закрылась за мной, а нечто большее. Кусок судьбы.
Я усмехнулся этому. Какие-то дурацкие слова. Но разве глупость не может быть правдой?..
На этот вопрос я отвечать не стал, просто откинул его. Поднялся на четвертый, в коридоре мельком подумал, что Витек, может, еще не вернулся от Татьяны — было семь двенадцать. И здесь, на четвертом этаже почему-то было гораздо шумнее и оживленнее, чем на третьем. Слышались неразборчивые голоса и музыка, и где-то даже хлопнула дверь, но почему-то в коридоре никто не появился.
Витек, однако, был дома. Я толкнул дверь,
— Ну что? — с подъемом произнес я. — Сбылась мечта?..
Из деликатности я не закончил каноническую фразу из «Золотого теленка». Но Витьке, похоже, этот участок классики был не знаком. Он еще пригубил чаю из кружки, хотел артистично выпендриться, демонстрируя вальяжную бесстрастность… но выдержать маску не смог, расплылся в широчайшей улыбке.
— Да!.. Представь себе! Я… я, честно сказать, до конца не могу поверить…
— Теперь придется, — я подсел к столу, по-хозяйски налил чаю. — Это ведь только первый шаг был. И правду сказать, не самый сложный. Хотя, конечно, взять барьер было не просто. И я тебе в этом помог, верно?
— Да Базилевс! Да ты чо?! Да я тебе… по гроб жизни…
— Ладно! Про гроб говорить рано, ты вот что послушай.
Я постарался как можно рассудительнее втолковать ему, что теперь в отношениях с Татьяной начнется самое сложное. Теперь ему будут открываться такие стороны ее души, характера, ума, о которых он знать не знал, и сколько всяких открытий, приятных и не очень его ждет! И к этому всему надо быть готовым.
Наставительно говоря все это, я чувствовал, что до него не очень доходит. Но это и естественно. Он сейчас слишком захвачен ночными переживаниями. Восторгами, если сказать прямо. Это и понятно. Так и должно быть. Наверняка ведь это самое яркое событие в его жизни, и он потрясен весь, до самых душевных оснований. И все остальное сейчас для него съехало на дальние окраины.
Я вознамерился было всерьез поговорить с ним насчет его фарцовых дел — но понял, что сейчас и это не дойдет. Сейчас он слишком в эмпиреях. Все остальное для него по сути, не существует. Ладно, подождем.
Витька даже не спросил меня — а где я был ночью, что делал?.. Пустился взахлеб рассказывать о своих секс-подвигах, может, и привирал, да это неважно. Ни о чем другом он ни говорить, ни думать не мог. Мне его слушать было не то, чтобы скучно — Витька даже проявил какую-то образность в речи, употребляя красочные обороты — но по большому счету все было предсказуемо. И когда он пустился по третьему разу прогонять те же самые скабрезности, я без особых церемоний прервал:
— Ладно, брат, потом еще поговорим. Можем даже отметить, — я сделал характерный жест и улыбнулся. — А сейчас давай-ка поспешать!
Тут как раз и Саша подоспел, стукнул нам в дверь:
— Эй, подрастающее поколение, вы готовы?..
— Более чем, — я весело подмигнул Витьке. Он браво откликнулся:
— Мы — поколение уже подросшее! Шагнули через барьер, — и ответно подмигнул мне.
Саша, хмыкнув, в карман за словом не полез:
— Ишь ты! Шагающие экскаваторы… Штаны в мотне не лопнули?
— Нормально!.. — заржал Витька.
— Ну, давайте! Жду внизу, — и Саша рывком захлопнул дверь.
Мы быстро переоделись, сбежали на первый этаж. Я на всякий случай сунулся в почтовый ящик: ничего.