Студент 2
Шрифт:
Вот и знакомая дверь отдела кадров. Потянул — открылась. Вошел…
И сразу увидел Ларису Юрьевну. Она сидела за столом и аккуратно заполняла какой-то разграфленый лист. Подняла голову… и никаких эмоций не выразила.
— Василий? Здравствуйте. Какими судьбами?
— Волею начальства, — нашелся я не без остроумия. И пояснил, что декан химфака просил передать папку, не уточняя кому.
— Давайте мне, — она встала.
На сей раз она была в бежевом костюмчике «блузка-юбка», строгом, но с неуловимым налетом артистизма. Ухоженная, стильная, выглядела она сногсшибательно, что уж там говорить.
В папке оказались несколько
Прочитав, она утвердительно кивнула:
— Ясно. Спасибо, Василий.
И вскинула взгляд на меня. И что-то в нем озорно изменилось.
— Слушайте, я так часто вспоминала нашу встречу! Настоящая психологическая разгрузка. Вы прекрасный собеседник…
— Мне тоже интересно было поговорить.
— Так это же замечательно! Можно повторить.
Я сделал многозначительно-доброжелательное лицо:
— Конечно.
И мы договорились на послезавтра. На вечер. Прогуляться, потрепаться… Что-то в нашем диалоге осталось недоговоренное, и оба мы, кажется, понимали, почему. К чему идет наше знакомство. К тому, о чем не принято говорить вслух. Мы и не сказали ни слова. Все было очень благопристойно. Попрощались, и я пошел.
Обед, конечно, упустил. Комсомольские чай с печеньем были весьма слабым заменителем комплекса из четырех блюд, ну да что ж теперь! И я грустить на эту тему не стал. Не тот случай.
На складе я застал одного только Николая Савельевича. Как выяснилось, Раиса Павловна и Саша повезли на электрокаре какой-то материал в другой склад. Савельич же сидел в своем «офисе», что-то высчитывал на бумажке: умножал столбиком и делил уголком. При этом, естественно, сыпал инвективами: что-то не сходилось в расчетах.
— Ну, Родионов, — встретил он меня, еще раз добавив нецензурное, — за тебя высшие силы взялись!.. Сам Доронин, понимаешь, звонит…
Выяснилось, что декан со всей деликатностью попросил Козлова частично освободить студента Родионова от работы на сегодня. При условии отработки в субботу.
— … слыхал? В субботу выйдешь на работу, — Савельич напустил на себя важность и начальственно постучал колпачком ручки по столу. — Фронт работ я тебе найду. А сейчас ну-ка займись вот чем…
Он дал мне самое рядовое задание, вскоре появились Саша и Раиса Павловна, и остаток рабочего дня прошел по обычной колее. Без происшествий.
Когда мы с Сашей подошли к проходной, я почему-то подумал, что вот сейчас и Витек к нам подвалит… но его не было. А тут и Саша сказал, что ему надо по делам, в итоге возвращаться в общагу мне пришлось одному. С какой-то стороны оно и лучше: я шагал неторопливо, думал о том, что сегодня моя судьба явно какую-то интересную петлю заложила, и надо бы об этом поразмыслить поглубже…
В общежитии было тихо, и я подумал, что вот они, последние спокойные деньки, скоро пойдет веселуха! И минуя площадку третьего этажа, я в этой тишине вдруг услыхал отдаленные гитарные аккорды.
Конечно, это развлекалась Люба. Больше некому. Умелый, мягкий и быстрый перебор струн, что-то очень-очень знакомое, но неразборчивое… Сам от себя не ожидая, вдруг я устремился к триста двенадцатой комнате.
Глава 11
Подойдя ближе, я распознал в стремительных гитарных проигрышах некогда упомянутую мной мелодию
Примерно так переводилась у меня на русский язык эта тема. А исполняла ее Люба просто шикарно, в очень быстром темпе — но это и хорошо. Я не ахти какой тонкий знаток музыки. Можно сказать, медведь на ухо наступил. И даже потоптался на нем. Но в чем я не ошибался, да и никто не ошибся бы — в том, что Люба умеет вложить сердце в игру на струнах. Что музыкой она живет, мелодию прогоняет через самые сокровенные изгибы, переулки своей души. И на выходе не гитара звучит, а живой человеческий голос, только без слов…
Я стоял завороженно. Коридор почему-то был совсем пуст, я был единственный слушатель роскошной импровизации. Вот финальный аккорд сильнее, ярче предыдущих рванул пространство и пресекся на ударной ноте.
Тишина. Она мне показалась оглушительной. В ней я услыхал как далеко на лестнице шаркают шаги. И кратко стукнул в дверь.
— Да! — отклик.
Я толкнул дверь.
Люба сидела на кровати, подогнув ноги — почему-то это называют «по-турецки». Правая рука небрежно обнимала гитару.
Что сразу бросилось в глаза — она очень посвежела и похорошела за то время, что мы не видались. А я не видел — ну или так мельком видел ее — со дня выпивки и мини-концерта здесь же, в триста двенадцатой.
— Привет!
— Привет! — обрадовалась она.
Я не собирался говорить никаких комплиментов. Совершенно искренне восхитился ее игрой, заодно вспомнив о конкурсе туристической песни.
Артистка постаралась быть невозмутимой, но видно было, что мои слова ей как лепестки роз с небес.
— Да, было дело, — с удовольствием произнесла она. — На турбазе…
Тут Люба горячо распространилась о том, что на этом состязании непременно взяла бы первое место. Да вот засудили! Дескать, заранее все расписали в кулуарах, определили «блатного» победителя из университета, студента истфака. А за второе место пусть борются. Вот Люба и нокаутировала всех, исполнив разухабистую песенку «От зари до зари» из советско-румынского мюзикла «Песни моря». Причем песня, подобно фильму, тоже «коалиционная»: композитор — румын, автор слов — наш. Знаменитый поэт Роберт Рождественский. Человек, проходивший по рангу «серьезной поэзии» и более того, числившийся там среди лидеров. Он, однако, не гнушался быть и поэтом-песенником, то есть сочинителем текстов для эстрады. Это считалось «фу» среди снобов, однако несло немереное бабло, от которого надменные устои частенько подкашивались. И такие столпы высокого творчества, как Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский достаточно охотно совались в эту нишу, и даже песни на их слова иной раз становились относительными хитами: «А снег идет…», «Хотят ли русские войны», «Плачет девушка в автомате»… Но все-таки сокрушительная, бешеная популярность была у других авторов. Видать, у эстрадного поэта должна быть какая-то своя жилка. Изюминка. Наверняка ведь не всякий шахматист может быть сильным картежником! Так и здесь. Ну и не забудем, что песню делают как минимум трое: композитор, поэт, исполнитель (группа, ансамбль). Если только эти лица не сливаются в одном человеке, именуемом бардом.