Студент 3
Шрифт:
— Конечно, — я сразу ощутил уверенность и ловко переехал на нужные рельсы: — Так насчет фотосессии подумай, серьезно говорю. Если уж Бог дал тебе такую красоту, такое роскошное тело, ну как не сохранить память об этом?..
Красавица моя разнежилась, закатила глазки, видимо, воспарив к каким-то необычайно приятным мыслям о своей обворожительности.
— Да… — хрустальным голоском прожурчала она и неожиданно открыла шлюзы философской мысли: — Ты знаешь, я вот думаю иногда… Ведь юность так недолговечна! Правда?
— Увы!
— Вот именно… Что с нами будет через двадцать лет! А? Ты знаешь?
— Кое-что знаю.
—
— Насчет всех сказать не берусь, а вот у некоторых…
И я сделал артистическую паузу.
— Что? Ну начал, не тяни! Что у некоторых?
— Увы, — скорбно повторил я. — У некоторых титьки до пупа отвиснут…
…Лена смогла заговорить лишь через полминуты беззвучного хохота:
— Васька! Ой… Ну почему я на тебя сердиться не могу?! Такой хулиган! Вот скажи мне кто другой такое, так от злости перевернулась бы. А тут… только вот ржу как дура…
— А я разве о тебе говорил? Я сказал — у некоторых.
— Болтун!..
— Диалектик, — поправил я и взглянул на часы. — Однако, дорогая моя упитанная и воспитанная, пора нам собираться…
— Да… — Лена вздохнула. — Ты только отвернись, я стесняюсь.
Странный, конечно, народ женщины…
Стали собираться. Час пролетел так стремительно, что показался нам минутой. Сумерки овладели миром, привычно и таинственно изменив его…
— Ой, — воскликнула Лена, — чулок порвался!..
Чулок действительно прохудился на большом пальце правой ноги, отчего хозяйка всего этого имущества приуныла — дескать, плохая примета.
— Чушь, — я отмахнулся. — Идем, я тебя домой провожу.
Честно говоря, меня слегка напрягало то, что в коридоре опять мы можем наткнуться на Любу — вот и будет плохая примета… Ну да здесь уж ничего не попишешь, придется положиться на судьбу. Как карта ляжет.
Легла нормально. Мы прошли по коридору, спустились — общага жила бойко, куролесисто, некоторые парни с любопытством зыркали на Лену, впрочем, тут же деликатно отводили взгляд.
На вахте дежурил полузнакомый старичок, я его предупредил — вот, дескать, провожу одногруппницу, которая приходила к нам позаниматься…
— Не опаздывайте, молодой человек, — старец не упустил случая проскрипеть это с назиданием.
— Постараюсь.
Почти совсем стемнело, водители включили фары, а городские службы — фонари. Мир теней и света!.. Ветер негромко гулял в облетающих кронах, листья падали с легким шорохом. Когда мы проходили мимо огромного старого тополя, вдруг налетел ветреный порыв, ветви зашумели, листопад хлынул на нас.
Я поднял голову, окинул взглядом чернильный, с розово-сиреневым размывом на западе небосвод. Мимолетно почудился запах далеких еще ливней, где-то там, за горизонтом… Да! Осень есть осень. Очень скоро эти гости из-за горизонта будут и у нас.
Лена тоже вскинула подняла взор, провела им по небу.
— Красиво, — вынесла она вердикт и неожиданно спросила: — А у тебя когда день рождения?
— Весной. В марте. А у тебя?
— В июле.
— Не скоро…
Так мы и шагали, не очень спеша, и я чувствовал, что в душе моей спутницы идут сложные процессы. Нелегко, наверное, признаться родителям в утрате девственности, да еще и в беременности, кто знает! Конечно, Лена по глупости, вернее, по юной зеленой неопытности совершенно не соображает, что такое для женщины беременность. То есть какое это и физическое и моральное испытание. Дурочке кажется, что это праздник какой-то, а это тяжелейший труд… Да, это я все к тому, что болтовня болтовней, а очень может быть, что этот самый бутончик-эмбриончик уже и завелся, и прекрасно себя чувствует. Он, конечно, совсем еще крошечный, если есть… но уже есть. И в уютном мамином тепле ему живется припеваючи.
Я незаметно окинул взглядом прелестную Ленину фигурку, в который раз убеждаясь, что Бог создал женщину здоровой, сильной, полнокровной: такой линзой, вбирающей в себя энергии природы…
Ага, незаметно. Как же. Все заметила.
— Ты что так смотришь?
— Ну что! Любуюсь тобой. Радуюсь. Досталось же такое сокровище!
— Ну… — она смущенно потупилась, — вот поправилась немного, мне кажется. Надо бы чуть похудеть.
— Не удивительно. На почве, извините, секса… Жрешь, должно быть, за троих.
— Балабол! Язык без костей! — она шутливо ткнула меня кулачком в бок. На что я обхватил ее левой рукой, притиснул к себе, и она так доверчиво прижалась ко мне, и я ощутил идущее от нее тепло…
Но вот и арка.
— Я тебя до подъезда провожу?
— Конечно, — храбрясь, ответила Лена, хотя я видел, что она немного трусит. А ну как родители увидят с кавалером, и объясняй потом… Да уж, и родителей, конечно, понять можно. Узнать, что твой бесконечно любимый ребенок живет уже половой жизнью с каким-то совершенно незнакомым кренделем… Ну да, это естественно, кто бы спорил. Но психологически-то! Психологически мир перевернулся, и это нужно понять, принять, пережить. Представить, что твоя дочь, еще вчера девочка в бантиках с наивными детскими глазками — сегодня взрослая женщина со своей тайной, неведомой тебе жизнью, что ее, обнаженную, обнимает, целует взазос какой-то чужой мужчина… Да уж, непросто жить на свете, товарищи!
Естественно, я ощутил, как Лена напряглась, когда мы вошли во двор, но выпрямилась браво, как солдат.
— Ну… пока? — сказала она, берясь рукой за мою руку. Ладошка такая горячая, такая шелковая!..
Лена взбежала на крыльцо, махнула рукой и вошла в подъезд. А я побрел обратно, уже почти по ночному бульвару, под светом редких фонарей, впав в лирическое настроение… И тут память подогнала Любу. Даже не Любу как таковую, а ее настойчивое желание поговорить со мной. Что-то ведь надо ей от меня! Сейчас зайти?..
С этой мыслью я и дошел до общежития.
Старикан вновь что-то пробурлил — не знаю, одобрительно или нет, я не понял, да это и не важно было. Поднимаясь, уже на втором этаже решил: зайду к Любе! И пошел.
Еще на подходе долетел до меня знакомый гитарный перебор: наука уступила место искусству. Люба в темпе наяривала удалую минусовку «А я еду за туманом» знаменитого советского барда Юрия Кукина — каковая мелодия, говорят, была переделкой чрезвычайно популярной в 50-е годы композиции «Далла страда» (она же «Анжелина) итальянца Вирждилио Пандзутти, которую кто только не исполнял в разных аранжировках, включая всемирно известного трубача Эдди Кэлверта… Хотя, на мой взгляд, сходство 'Тумана» с «Анжелиной» очень условное — ну да, что-то есть, но никак не на уровне плагиата. Ну и, разумеется, исполняла Люба так мастерски, что душа готова была развернуться и обратно завернуться, как выражался один киноперсонаж.