Студенты (Семейная хроника - 3)

Гарин-Михайловский Николай Георгиевич

Красный свет заката падал на нее. Она точно думала или вспоминала о чем-то. Легкое напряжение, смущение чувствовались в ней; какая-то сила и в то же время и мягкость, и беззаветная удаль - все охватывало страстью Карташева.

Он поднес ее руку к своим губам. Новая краска залила лицо девушки. Он обнял и поцеловал ее. Она все стояла, как скованная... Он повернул к себе ее лицо, и она покорно посмотрела в его глаза своими замагнетизированными глазами.

Он медленно, страстно впился в ее полуоткрытые нежные губы.

Голова Рахили слегка опрокинулась,

она сделала губами какое-то движение и точно пришла в себя.

–  Довольно... ты как сумасшедший...

Карташев стал целовать ей руку, а Рахиль опять стояла и смотрела, как он целует.

–  Моя рука грязная, - сказала она.

–  Ничего, - продолжая целовать, упрямо ответил Карташев.

–  Отец идет!

Рахиль отскочила одним прыжком и уже стояла чужая, потухшая, с холодным, пренебрежительным видом.

Вошел еврей с длинной бородой и подозрительными глазами. Он осмотрелся и заговорил тихо, ворчливо что-то по-еврейски. Она тоже что-то ответила, и некоторое время между ним и дочерью происходил оживленный разговор. Затем он смолк и тихо, подозрительно спросил Карташева по-русски:

–  А чем эта комната не хороша?

Рахиль смотрела на Карташева молча. Карташев, угадывая что-то, ответил небрежным, избалованным тоном:

–  Не нравится, и конец. Большая, грязная...

Рахиль удовлетворенно перевела вопросительный взгляд на отца. Отец, избегая взгляда и ее и Карташева, развел руками и повернулся к двери, процедив что-то сквозь зубы.

Когда дверь затворилась, Рахиль лукаво посмотрела на Карташева.

–  Ты умный... - сказала она.

Карташев на этот раз сильно и смело обнял Рахиль и несколько раз, запрокинув ей голову, поцеловал ее в губы.

–  Ну, - вздохнула Рахиль и, оправив волосы, сказала весело: - Иди за мной...

Они опять направились по коридору и в самом конце его вошли в красивую, нарядную комнату.

Здесь было дорогое, оригинальное убранство, не имевшее ничего общего с остальной корчмой.

–  Откуда такая комната? - спросил Карташев.

–  Старый скоро будешь, когда все захочешь знать. Не целуй меня теперь! Когда все заснут, я оденусь и приду к тебе... Тогда смотри на меня... и целуй, если хочешь.

–  Одевайся для других, а для меня ты и так прекрасна...

Она заглянула в глаза Карташева, подумала и поцеловала их.

–  Это чтоб другие тебя не любили... - На мгновение она замерла в его объятиях, опять вырвалась и спросила: - Да откуда ты взялся? Кто ты?

В коридоре послышалось шлепанье туфель.

–  Самовар? - переменив тон, как бы спросила Рахиль уже на ходу и скрылась в коридоре.

Карташев слышал какой-то вопрос еврея, обращенный к ней, ее ответ, небрежный, быстрый, на ходу. Затем все смолкло, и только лошади где-то далеко продолжали свою мерную работу челюстями.

Карташев открыл окно, и свежесть осеннего вечера с каким-то ароматным настоем лета ворвалась в комнату. Карташев лег на низкую, мягкую, красиво застланную кровать и, закрыв глаза,

забылся в сладкой истоме.

Нигде, ни в каком уголке его сердца не было фальши, напряжения, сомнения ни в отношении Рахили, ни в отношении всей этой оригинальной обстановки.

Он, может быть, и догадывался, что тут не обошлось без Неручева, но какое ему дело? Все шло само собой, и все было так прекрасно, как никогда не было с ним с тех пор, как он на земле.

Рахиль подала самовар, подала булку, еще что-то принесла, еще раз поцеловалась и, шепнув: "Приду нарядная" - скрылась.

В комнату вошел Семен, мотнув утвердительно головой по направлению коридора, и проговорил:

–  Хороша!.. Черт, а не девка... - Он оглянулся. - И убранство какое... Деньги б были - уберешь как захочешь, - покорно прибавил он со вздохом. Выпить охота, - сказал Семен уже другим тоном.

Карташев быстро вынул трехрублевую бумажку и сунул ему в руку.

–  Ну, покорно благодарим... Бывало, в холостых наш барин были, и перепадало же нашему брату, - подмигнул Семен. - А теперь: "Зиночка да Зиночка", - а уж этого самого и нет...

Он кивнул пренебрежительно головой, потоптался и вышел.

Фамильярный тон Семена тяжело резал непривычный слух Карташева, но опять вошла Рахиль, счастливая, сияющая; она бросила лукавый взгляд на него и стала рыться в комоде.

У Карташева сразу просветлело на душе, он хотел было подойти и обнять ее, но, заметив ее протест, удержался. Забрав какие-то вещи, она еще раз оглянулась и скрылась.

Время томительно и медленно тянулось в холодной тишине темной звездной ночи. Потемнела площадь, все местечко; где-то далеко-далеко в поле, как свечка, горел огонек костра. Громко стучит сердце. Сонная муха жужжит и бьется где-то над головой. Изредка звякнет повод сонной лошади, и опять все стихнет. Тихо, но в то же время и шум какой-то, точно беззвучно где-то ходят вблизи...

Дверь скрипнула, и легкая, светлая тень скользнула в комнату. Карташев чиркнул спичкой и зажег свечу. Нарядная, в дорогом восточном костюме, стояла перед ним Рахиль. Теперь ее манеры, поза, стройная фигура, непринужденный взгляд - все еще сильнее говорило о том, что это не простая еврейка.

Он бросился к ней и покрыл ее лицо поцелуями. Она ловила его поцелуи и шептала упрямо, настойчиво:

–  А если я задушу тебя?

–  Души...

–  А завтра ты на меня и смотреть не захочешь?..

–  Убей тогда.

–  Не-ет! - рассмеялась она. - Завтра ты будешь любить меня больше...

–  Да, да... - страстно шептал Карташев.

–  Ты уедешь завтра!..

–  Мы уедем вместе...

Глаза ее сверкнули счастьем, раскрылись и сожгли Карташева. Она нежно водила руками по его волосам, то гладила их, то брала в обе руки его лицо и старалась разглядеть его глаза.

–  Потуши свечку...

Время летело. Полосы света тянулись по далеким крышам, осветилась часть неба, обрисовалась громадная, холодная тень корчмы; взошла луна.