Студенты (Семейная хроника - 3)
Шрифт:
Карташев видал виды, в гимназии сам считался красным, считал себя хорошо осведомленным по всем вопросам. После возвращения из дому он с особенной энергией отрекся от всех своих прежних, как он их называл, "фантазий". Он считал всех этих красных мальчишками, а себя человеком, уже поднявшимся на высшую ступень человеческого самосознания. И его коробило и раздражало, что эти мальчишки не желали сознавать своего мальчишества, и мало того что не желали, даже еще чувствовали какую-то почву под ногами, раздражали своим всегда удовлетворенным,
"Какие-то животные, идиоты", как представлялись кружку передовых все эти Повенежные, Ларио, Шацкие, сам Карташев и множество других, - вся та масса, которая составляет толпу, решительницу всех дел, - для Карташева не были ни животными, ни идиотами: он был плоть от плоти, кровь от крови этой толпы. И это давало ему ту открытую силу влияния, которой не имели его противники.
Приближалось время бала, который давал ежегодно институт в пользу своих недостаточных студентов. Шли горячие споры, где быть балу: в самом институте или в Дворянском собрании.
На сходке, назначенной по этому поводу, Карташев горячо говорил:
– Их цель, - он показал на Красовского, - устройством бала вне института втянуть нас в беспорядки... Туда к нам ворвется вся эта толпа бунтующих, устроят все по-своему, и, если бы даже мы и были ни при чем, они в наш счет наделают столько скандалов, что и мы будем скомпрометированы, а нашим красным ведь этого только и надо. Им это надо, а нам надо спасти честь нашего заведения, и поэтому я высказываюсь за вечер в институте.
Молодой, красивый студент Красовский, с карими горячими женскими глазами, предводитель своей партии, в малороссийской рубахе, с ненавистью и презрением слушавший Карташева, овладев собой, заговорил мягко и вкрадчиво:
– Но ведь если говорить о скандале и желать его, то ведь, Карташев, его можно сделать везде...
– Нет! Стены этого здания удержат вас от скандала!
– Карташев, - с ласковым ехидством спросил Красовский, - как эти стены, сделанные из камня, песку и извести, могут удержать кого-нибудь?
– Нет, нет, вы оставьте эту детскую игру слов, - вскипел Карташев, ею, Красовский, в четвертом классе мальчишки стараются наповал убить своих врагов, и если вы до сих пор не научились понимать фигуральных выражений, то ради этого я не буду отвлекаться от существа спора.
– Ну, хорошо, - усмехнулся Красовский. - Будем стоять на существе: какая цель нашего вечера? Я думаю, не столько самим веселиться, сколько собрать побольше денег для своих бедных товарищей. Так?
– Так.
– Я думаю, в Дворянском собрании мы больше соберем, чем здесь.
– Ну, положим, - возразил кто-то из толпы, - в институте мы денег соберем больше: одни почетные билеты дадут нам больше, чем весь сбор в Дворянском собрании, а почетных в Дворянском может и не быть...
– В Дворянское собрание не поедет никто из почетных! - крикнул другой.
– Конечно, в нашем институте сбор будет больше, - раздалось несколько голосов.
Выдвинулся Повенежный. Он стоял боком, с засунутыми в карманы руками, дрыгал ногой и поводил с презрением своими навыкате глазами. Он, с особенным подчеркиванием растягивая слова, проговорил:
– И надо цены на все билеты назначить, по крайней мере, по пяти рублей, чтобы быть гарантированными в порядочной публике.
– Но тогда нас и за студентов никто не будет считать, - ответил Красовский.
– И не надо...
– Вам не надо, а мы говорим обо всех.
Повенежный, фыркнув, круто отвернулся от Красовского и посмотрел на Карташева.
– Конечно, - уклончиво согласился Карташев.
Поднялся крик и споры, каждый говорил свое.
– Карташев, - заговорил, пользуясь общим шумом, с восточным акцентом черный большой студент. - Вы не помните меня, а я вас помню - мы вместе сидели с вами когда-то в гимназии: я Августич...
– Я помню вас.
– Если те не понимают, то вы понимаете, что делаете... Вы честный человек. Если вам дорога честь заведения, вы должны знать, что говорят о нем. Говорят, что у нас, если в одном конце чертежной кто-нибудь затянет: "На земле весь род людской", - то на другом конце непременно подхватят: "Чтит один кумир священный".
Все рассмеялись. Августич продолжал:
– В этом честь заведения...
Карташев перебил нетерпеливо:
– Да к чему все это? Ведь все дело сводится к тому, что везде беспорядки, а у нас их нет, и вам завидно, и вы как-нибудь хотите их создать, и это вам не удастся... И гимназия, где мы были вместе, здесь ни при чем: именно оттого, что я дурака валял тогда, я и не желаю теперь таким же быть... не желаю давать себя и других водить за нос...
– Послушайте, Карташев, - вспыхнул Красовский, - наконец и у нас же терпенье может лопнуть. Если вы нахально стоите на том, что мы хотим за нос кого-то водить, то ведь и мы станем утверждать то же: вы за нос водите! Вы морочите! Вы в каких-то непонятных целях драпируетесь в какие-то вонючие, скверные, негодные тряпки и уверяете и морочите нас, что это красиво, эффектно и, главное, искренне. Оставьте хоть это и позвольте, в свою очередь, сказать нам: морочьте других.
– Я не понимаю, на что вы намекаете?..
– На то же, на что и вы.
– То есть как?
Карташева вдруг охватило бешенство.
– Да думайте, что хотите!! Поймите, что я вас настолько презираю, настолько ненавижу... Поймите, что палачом я не был и не буду, и оскорбления палачей не могут достать меня!!
– Вот как?!
– Позвольте поблагодарить вас, - раздался за спиной Карташева чей-то голос.
Карташев повернулся. Перед ним стоял добродушный, любимый студентами старик директор, случайно попавший на сходку.