Студенты (Семейная хроника - 3)
Шрифт:
– Вы думаете, я уж настоящим пьяницей сделался? Я пью, но так и не могу привыкнуть.
– Для чего же ты пьешь?
– Чтоб скорее к развязке... - Карташев прочел боль и страдание на лице дяди и добавил: - Впрочем, как ни несносна жизнь, но если доктор скажет, что можно надеяться, я согласен бросить и буду лечиться. Вы взяли вопрос с другой стороны.
– Ты делаешь милость и снисходишь, чтобы жить для нас, - ответил дядя, отворачиваясь и смотря в окно.
– Ну, будет же: на меня не стоит сердиться.
–
– Та-а-ак... Это, конечно, было бы лучше, потому что от папы я давно сбежал бы в Америку и, по крайней мере, стал человеком, а теперь я шут гороховый...
– Ну, брат, уважил ты... стою и думаю: да куда же девался наконец мой племянник Тёма?
Карташев усмехнулся.
– Тёма, собственно, умер, осталось только гнилое тело, в котором шевелятся еще черви, - это вы и принимаете за жизнь.
– Да ты просто с ума сошел!
Карташев рассмеялся.
– Сошел с рельсов, сошел с ума, сошел с колеи жизни... Лечу под откос, а вы разговариваете со мной, как с путным. Я ведь теперь и сам не знаю, что через секунду сделаю и с собой и с вами. Иногда иду по улице и думаю: брошусь и начну всех, всех, как бешеная собака, кусать, пусть не я один пропадаю, пусть заразятся и другие.
– Если бы это говорил какой-нибудь купеческий, избалованный сынок... но человек с высшим образованием...
– Э, дядя, оставьте хоть образование: ходим вокруг да около, а к образованию ума и сердца, как говорил Леонид Николаевич, еще не приступали... Навоз времен мы все с нашим образованием...
– Так ломаешься... не знаешь уж, что и говоришь.
– Не то что ломаюсь, а изломан уж весь...
– Ну, брось же ты, Тёма, этот тон... Порядочный человек... ну, застрелится, а не будет же через час по столовой ложке...
– Порядочный? так я же и не порядочный...
– Агусиньки! как маленький ребенок.
– Ну, вот, ребенок?.. И все, что я говорю вам, одно ребячество?
– Ребячество.
– И ничего заслуживающего внимания нет в этом?
– Нет.
– По чистой совести и правде?
– Как люблю моего бога.
– Просто с жиру человек бесится?
– Только.
– И можно так жить?
– Можно...
– Душа без тела может жить?
– Может, конечно... на том свете одна же душа.
– А на этом тело без души? Ну, тогда, конечно, больше не о чем и говорить: вы убедили меня, и я хочу жить!.. И какой же скотиной я сделаюсь, дядя, только ахнете... Возьмите...
Карташев вынул револьвер.
– Ты хотел лишить себя жизни?
– Да.
– Давно ты его носишь?
– Третий месяц.
– Можешь смело носить и дольше, - сказал дядя, положив револьвер на стол.
Карташев покраснел.
– Это зло и справедливо, но это только показывает,
– Мой друг! честное слово - уважать не за что.
– Конечно... но вы даже не признаете, что я добрый человек.
– Я вижу злость, раздражение, вижу, если хочешь, сумасшедшего человека, вижу массу дурных задатков, но ничего доброго.
– Дядя, голубчик, - захохотал Карташев, - а полгода тому назад что вы говорили?
– Тогда так и было.
– Значит, через полгода я стал другим человеком?
– Что ж? это постоянно бывает.
– А не бывает так, что, когда поля засеют гнилыми семенами и бурьян начнет глушить их, говорят: не то сеяли? Ведь поле-то сеял не я.
– Да, ты святой: перед тобой только свечку зажечь... Экая же, ей-богу, подлость человеческой натуры!.. сам наделал гадостей и всех, всех обвиняет, кроме себя. Ей-богу, Тёма, в тебе нет даже гордости твоего рода.
– Ну, хорошо, гордость есть. Я согласен, что я круглый подлец: так отчего же вы мне не даете убраться к черту?
– Ах, Тёма, я уж болен, - в эти полчаса ты вымотал из меня всю душу. С тобой я сам сойду с ума. Делай что хочешь - стреляйся, вешайся, я еду домой!
Дядя, взбешенный, с налитым лицом, с глазами полными слез, схватился за шапку.
Карташев смутился.
– Ну, хорошо, едем к доктору.
– Слушай, Тёма, в последний раз говорю: ты все эти разговоры со мной брось... с меня как с козла молока - возьму и уеду.
– Только не пугайте. Не уедете: против мамы не пойдете! Оставьте! вы у нее под таким же башмаком, как и все мы. Приедете, и что ж? Что Тёма? И не для меня вы и приехали... а когда я вижу, что вам делается больно, мне и жаль... пожалуйста, не пугайте... поняли?
– Я понимаю, что ты сумасшедший и нагло пользуешься добротой своего дяди.
– Что правда, то правда... Ах, дядя, я теперь перед смертью хочу быть по существу: будьте по существу, и лучшего племянника вы никогда не найдете себе.
– Я уж не знаю, как и быть: я, твой старый дядя, у тебя первый раз в гостях, делай что хочешь - как хочешь, так и принимай меня...
– Вот, вот, вот... Дядя, дорогой мой, как я рад вас видеть... Я ценю все: вы не побрезгали поцеловаться, я целую вашу руку.
Дядя не успел отнять руки.
– Ну, ей-богу же, сумасшедший!
– Вы не хотите видеть водки? Вот она!
Карташев швырнул бутылку за фортку.
– Вы не хотите, чтоб я пил? даю вам честное слово, что не буду... Вы хотите, чтоб я шел к доктору? Иду! Вы, наконец, с дороги хотите чаю, кофе? Сейчас все будет.
Дядя стоял растроганный и, качая головой, шептал удрученно-ласково:
– Дурень ты, дурень...
Карташев вдруг бросился на кровать и, безумно рыдая, уткнулся головой в подушку.