Стукачи

Нетесова Эльмира Анатольевна

«Жду освобождения. Посылок и писем мне не высылайте. Уже многих реабилитировали. Вышел на свободу Иван Степанович Самойлов. Уже неделя прошла, как он уехал из зоны. Всякий день теперь от нас люди уходят. Надеюсь, скоро придет и мой час…»

— Слава тебе, Господи, и в наш дом радость придет… Не все горевать. Письмо уже не месяц, как с Сахалина, за десять дней дошло. Может, и сам скоро будет, — радовалась Клавдия.

— И то верно, — согласился Георгий.

— Отец, Бориса,

я думаю, снова в колхоз пошлют. Опять механиком. У него же сельхозтехникум. Отдыхать не дадут. Можно, ребята у тебя поживут до осени, пока мы устроимся? — спросила Клавдя.

— Да погоди, нехай приедет. Уж потом загадывай! А детвору с радостью, с великой душой у себя оставлю. Хоть на все время, — обрадовался Георгий пусть малой, но оттяжке.

Старик теперь возвращался домой затемно. Хамса пошла. Ее любили батумцы и охотно брали свежую мелкую рыбешку. Дед ее едва успевал выносить на берег. Выручку складывал. Берег. Клавде с Борисом на первое время понадобится помощь. Авось, и возьмут, не побрезгают… И, возвращаясь домой, радовался, нынче тоже пополнил кубышку. Без сбережений детям никак не прожить. Хоть горя нахлебались вдоволь, опыта, мудрости — нет у них.

— Ты с кем это разговариваешь? — выглянула дочка из калитки. И Георгий смутился.

«Совсем с ума спятил, коль сам с собой вслух брешу. Видать, навовсе, одному неможно. Одичаю. А ить только начал оттаивать», — подумалось грустно.

Дед вытряхнул хамсу из ведра в таз, взялся чистить ее к ужину. Он впервые не услышал шагов за спиной. А они прошли от калитки к самому порогу. Остановились за плечами. И голос забытый, но такой знакомый до боли сказал над ухом:

— А вот и я. Здравствуй, отец!

Борис стоял за спиной старика. Бледный, худой, стриженный наголо, в казенной телогрейке. Свой и чужой. Похожий и непохожий. Он сам стыдился себя. Но так и не преодолел собственную торопливость.

— Клавдя-а-а! — вырвалось из горла громкое, с надрывом. Словно смех и слезы одновременно застряли в горле комом и голос хрипел, срывался.

Баба испуганно выскочила к Георгию. На голове косынка сбилась, упала на шею петлей, руки в муке.

— Что? — оборвался вопрос.

Мужа она не узнала, угадало сердце.

— Борис? — округлились глаза в изумлении.

— Ну, здравствуй! Вернулся я к вам, — сказал устало, шагнул к жене. Стиснул в объятиях хрупкую, сдавшую до неузнаваемости женщину. Оглядел, словно впервые увидел ее.

На висках седые пряди, у глаз морщинки. Потускнела, состарилась не от времени, от горя. Значит, переживала, ждала, любит…

Борис оглянулся. Разинув рот от удивления, Алешка замер. Да вдруг как кинулся, руками, ногами повис на отце:

—

Папка, родной! Приехал! Мы так тебя ждали!

И только Андрей с Петькой, не знавшие о приезде отца, спокойно ловили рыбу. Когда услышали голос матери, зовущей домой, недовольно поморщились:

— На завтрак торопит. Только сеть закинули.

— Ничего, подождет нас. Ведь мы сегодня за мужиков в доме, — не торопился Петька.

— Глянь, какой-то мужик нам машет. Зовет вернуться. Кто это?

— Мамку обнял. Конечно, отец, кто же еще? — угадал Петька. И, не дожидаясь, пока брат вытащит сети, прыгнул в воду, поплыл к берегу.

Андрей вытащил сети, развернул лодку и, взмахнув веслами несколько раз, нагнал брата. Втащил в лодку мокрого.

— Дурак! Чего ты в море сиганул? Теперь уж, коли вернулся, не отнимут отца у нас, — дал легонько по уху. Нажал на весла.

Борис смотрел на сыновей и не мог нарадоваться. Выросли, повзрослели, дождались. Сами в море вышли. Не испугались, не сидели без дела.

А мальчишки, едва лодка ткнулась носом в песок, к отцу со всех ног кинулись. Молча, без слов, обняли. И только ребячьи глаза выдавали, что творится в их душах.

— Отменяем лов на сегодня. Шабаш! Пошли домой, мужики! — обнял обоих за хрупкие, худые плечи.

Нет, торжественной встречи, какую намечтал Георгий, — не получилось. Все стихийно, все бегом — на скорую руку.

Клавдия даже не переоделась, так и осталась в старом домашнем платье и тапках — до самого позднего вечера. И ни разу о том не вспомнила. Никто за это не осудил, не глянул косо в сторону женщины, обалдевшей от радости. Все поняли, не до формы, главное — суть…

Когда за последним соседом закрылась дверь и Клавдия, убрав все со стола, присела отдохнуть, пока отец с мужем курили во дворе, к ней на кухню пробрался Алешка. И, прижавшись к матери, спросил тихо:

— А у нас папку больше не отнимут? Он насовсем к нам пришел?

— Не бойся, не заберут. Навсегда вернулся.

— Значит, он больше не враг народа?

— Он им и не был никогда.

— А зачем тогда посадили?

— Я же говорила — наврали на него.

— Наши мальчишки в школе говорят, что зазря никого не судят…

— Ничего они еще не понимают. Маленькие пока. Вырастут — дойдет до них, кто где был прав…

— А давайте отсюда уедем куда-нибудь, где никто не знает, что папка сидел.

— Почему? Чего нам стыдиться? Отец оправдан. Даже документ ему дали…

— Я же не буду всякому его показывать. Чтоб не дразнили, не швырялись камнями в нас. Надоело отбиваться, — просил Алешка.

— Что ж раньше молчал?