Стукачи

Нетесова Эльмира Анатольевна

Ананьев не знал закона фартовых — не колоться на допросе. И сам рассказал, что произошло в шизо.

Начальник зоны даже не поверил, что политический сумел убить фартового голыми руками. И вызвал танкиста в кабинет. Но, даже выслушав его, — сомневался. И лишь когда фартовые — свидетели случившегося поневоле — подтвердили показания Ананьева, начальник зоны ахнул.

— Состояние аффекта — действие в условиях особой возбудимости при полном отсутствии контроля за последствия… Слышал о таком когда-то. На войне. Не в зоне. Тогда речь шла о жизни и чести.

Здесь же — о заднице. Неужели из-за этого убить можно? Да у меня в зоне целый барак пидоров! А ну как все кинутся мокрить зэков? Что будет? Нет! Я такого не допущу! А чтоб неповадно было и впредь — проучу! — заходил вокруг Ананьева, веря и не веря собственным глазам и ушам. — Вдобавок в зоне своей все равно не смогу оставить. Фартовые с тебя с живого шкуру сдернут за своего. А мне — на хрена грязь в показатель. На Севере вкалывать столько лет и уйти без персональной пенсии из-за говнюка? Шалишь! Я тебя так пристрою — волкам завидовать будешь…

И в тот же день, глубокой ночью, увезли Ананьева из зоны в областной распределитель. А оттуда, не мешкая, — на Север.

Виктор понял, что отправляют его в зону особого режима, о каких он немало наслушался в этапах и в зоне от фартовых и работяг.

Знал, оттуда на волю из тысяч — единицы выходят. Да и те на свободе долго не живут.

За убийство стопорилы Виктору дали пятнадцать лет. Но первый срок — по политической статье — поглотил второй. Проиграл Ананьев лишь в режиме содержания.

Он знал, что никогда уже не получит писем из дома. Не придут ему посылки. О свиданиях, как и о свободе, мечтать не приходилось.

Одетого в серо-полосатую робу, его втолкнули в барак новой зоны. Номерной. Далекой от жизни и живых.

В полумраке Ананьев нашарил указанную шконку. Сел на нее устало. И услышал рядом с собой тихий стон.

— Кто тут? — вскочил, испугавшись.

— Не трепыхайся. Старик отходит на тот свет. Пора его пришла. У нас никто не задерживается. И ты — не заживешься, — услышал над головой.

Желтое лицо зэка, свесившееся с верхней шконки, было похоже на сушеную дыню, испепеленную солнцем.

— А где мужики? — спросил Ананьев в растерянности.

— На руднике. Скоро будут, — сморщился мужик от приступа болезненного кашля.

— Что это с тобой? — удивился Виктор.

— Сухотка. Так наш клистоправ говорит. Болезнь горла. От частых простуд. Не я один тут перхаю. Иные и того хуже. С кровями. Было, захлебнулся один, ночью. Не сумели остановить. Иные от этого загнулись вовсе. Да и то признать надо, никто больше года тут не канает, — сознался мужик.

— Это почему? — насторожился Ананьев.

— Да потому что рудник у нас такой — особый, военный. Иль ты не знаешь, куда попал?

— Нет. Мне кто доложит? Охрана, что ли?

— Тебя одного привезли? — изумился человек.

— Да нет. Везли много. Но их вчера выгрузили в другой зоне. А меня — сюда.

— И никто ни словом не обмолвился, куда тебя всадили?

— Нет. Никто не знал, наверное.

— Да эту зону все знают. Их не так уж

много. Ну и тебе брехать не стану. Эта зона — урановая. Понял, нет? Уран тут добывают. На атомные бомбы. Влипнуть сюда — хуже чем под вышку загреметь! Медленно сдыхать будешь. Как все мы. Отсюда на волю дороги нет, — закашлялся мужик. И, схватившись за грудь двумя руками, пытался преодолеть удушье.

— Не сухотка у меня. Я знаю. Рак. Слышал о нем что-нибудь? — спросил Ананьева, едва дыхание выровнялось.

— Слыхал кое-что, — признался Виктор.

— А я про него доподлинно знаю. Собственной шкурой испытал. Понял? Тебе тоже предстоит это. И через год не лучше меня станешь. Все тут такие. Только каждый этот рак по-своему схватил. У одних — голова, желудок, кровь. Другие — горло потеряли. Из него и жизнь уйдет. Никого погибель не минует.

— За что же так? — опустились плечи Ананьева.

— За все, в чем был и не был виноват, — зашелся мужик в кашле и откинулся на подушку.

— А что, защиты нет никакой? — тронул его за рукав Виктор.

— Есть одна — могила…

— Тьфу ты, черт, — выругался Ананьев.

— Чего хочешь? Какой защиты и от кого? Ты слышал о Мангышлаке? Так вот наш рудник мощнее будет. Запасов больше. А защиту, не знаю, о чем говоришь…

— Господи, помоги отойти. Прими душу на покой и покаяние, — донеслась до слуха тракториста мольба старика.

— Сколько ж лет ему?

— Четвертной…

— И уже стариком его считаешь?

— А ты как думаешь? Он здесь дольше всех продержался. Считай, полтора года. За это и зовут его стариком. Три пополнения пережил. Такое суметь надо. Здоровый был бугай. Теперь и впрямь — старик.

Дверь в барак приоткрылась. И тут же, словно по команде, в бараке зажегся пронзительно яркий свет.

Ананьев увидел людей, входивших в барак.

Серые тени, с тусклыми, словно остекленевшими глазами, они медленно двигались по проходу каждый к своей шконке, едва волоча ноги.

На лицах тупое равнодушие. Они не переговаривались, не смеялись, не ругались.

Подойдя к шконке, сразу валились на нее. Не раздеваясь, не стянув сапоги.

Лишь один заметил Виктора. И, поравнявшись, спросил:

— Как там на воле?

— Меня из зоны сюда перебросили, — ответил Виктор.

— Откуда?

— С Сахалина…

— Сам откуда?

— Орловский…

— Не земляк! Нет! Опять не повезло.

— А что хотел?

— Да шконку берегу. Рядом. Для земляка. Сосед умер месяц назад. Тоже не с наших мест был.

— Сам откуда?

— Из Одессы… Почти полгода здесь. Уже немного осталось.

— Сколько до конца срока? — поинтересовался Ананьев.

— Десять жизней. Но не моих. Я не о том. Здесь сроки не кончаются. Тут они пожизненные и посмертные. А я о том, что мучиться немного осталось. Самое большее полгода и баста!

— А дальше что? — не верилось Виктору.

— Крышка! Доперло? Конец! Хана всему. Был и не стану. Все так…

— Выходит, сплошное кладбище — не зона здесь?