Стукачи
Шрифт:
— Что произошло, Кондратьев? — закрутил носом, сморщился оперативник и открыл окно настежь.
Олег Дмитриевич рассказал, что случилось с ним в бараке. Добавил, что с Бляшкой у него возникли неприятности сразу. Он — рокоссовец, ни в грош не ставит заслуги армии в войне, приписывает победу уголовникам. И недоволен властями, отправившими его на досидку вместо того, чтобы отпустить на волю, как обещали. Что и его — Кондратьева, поставили в игре на кон не случайно. А потому что свели счеты, как с фронтовиком, не согласившимся
— Так, так, — забарабанил пальцами по столу оперативник. И добавил зло: — Выходит, и эти вылупаться стали? И там идейные завелись? Ну вот что, Кондратьев, приведите себя в порядок. Вам покажут, где. И переходите к политическим. Отведут вас. И начнем сотрудничать.
— Уже начали, — уточнил Олег Дмитриевич.
Через час, отмывшись в бане, переодевшись в сухое чистое белье, он сидел напротив опера, слушал, что от него потребуется. И внезапно услышал приглушенный, будто из подземелья, крик. Удивленно уставился на опера. Тот усмехнулся:
— Бляшка тоже не железный. Не выдержал…
— Теперь мне от его кентов проходу не будет. Замокрят, — вспотел Кондратьев.
— Успокойтесь. Никто вас не засветил. Даже не заподозрят. Охрана в барак пришла для шмона. Бляшка оскорбил. Заначку его открыли. Все было подстроено. Когда он на охрану замахнулся, его скрутили тут же. При чем тут вы?
— А шмон с чего?
— Мы их всегда проводим. Когда все тихо — ничего не находим, — улыбался оперативник.
— Воры об этом тоже знают?
— Они нам задолжали. Уже полгода долю не дают. Пришло время поприжать, потребовать. Так-то вот.
— Долю? — не понял Олег Дмитриевич.
— А вы как думали? Бляха на работу не ходил. Воры жили без пробудок и отбоя. А это что, за спасибо? Они работяг трясли. Положняком всех обложили. И тоже — даром? Мы все знали. Но молчали. Думали — ворье. Пусть без кипежу дышат. А раз они хвост поднимать стали, пришлось поприжать…
— А если они узнают и поднимут шум в зоне?
— Их никто не поддержит. Они не фартовые — шпана. Мы и пальцем не шевельнем. Фартовые с ними справятся сами. Чтоб между нами ссор не было. Да и не решится шушера блатная бузить. Знают, чем для них запахнет. Вам говорю, чтоб в курсе были. Не новичком-незнайкой. Нам — годы сотрудничать. Не от меня, от других услышите. Потому и не скрываю, что бояться нечего. Блатари и фартовые у нас неплохо живут. Западло
— лишь политические. Их я на дух не переношу, — признался оперативник. И продолжил: — У вас опыт большой. О том в деле запись имеется особая. Будете хорошо помогать, без льгот не останетесь. Ну, а если — шаг в сторону, не взыщите. В зонах работать зэки должны. Думать — не их удел. И за всякие разговоры имеются средства, способные прикусить и заглушить любые голоса, — обратил внимание не на крики, а на хрипы и стоны Бляшки, доносившиеся отчетливо, откуда-то сбоку.
— Вас отведут к идейным. Охрана. Не обижайтесь на их
В барак к политическим Олега Дмитриевича втолкнула охрана, обматерив грязно, пригрозив в другой раз кинуть на «ежа», подключив напряжение повыше, так, чтоб от него и говна не осталось.
— За что тебя так? — послышался голос с верхней шконки. Кондратьев потирал ушибленное плечо. Морщился от боли неподдельно.
— Ворюги проиграли меня. В очко. Опетушить хотели. А желудок словно подслушал. Обосрал я шпану. Меня из барака выкинули. Я хотел на чердак слинять. А тут охрана. Шмонать барак стали. И на меня нарвались. Наезжать начали. С хрена ль «на обочине» кантуюсь? Кололи! Я смолчал. Брякнул, что храпящих не терплю. Отмудохали. И к вам. Дальше, все сами знаете, — ответил Кондратьев, матерясь.
— А статья какая у тебя?
Кондратьев назвал. И спросил тут же:
— Есть свободная шконка?
— Идите сюда. Правда, от дверей сквозит, но все ж лучше, чем на чердаке.
— Ложитесь. Спите. Не беспокойтесь. Тут в карты никто не играет.
— Боюсь я воров. Проиграли. Спящего меня на кон поставили. Как вещь, — возмущался Кондратьев запоздало.
— Сюда ворам хода нет. Это заметано. Пытались. Но мы их бортанули живо. Больше не наведываются.
— Да и фартовые нас за смертников считают. На них амнистии, а нам тут — до гроба. Терять нечего. Ты за что влетел? Расскажи подробнее.
Кондратьев рассказал.
— Так ты же свой! Наш! Администрация, видно, в дело не глянула? И сунула к ворам.
— Шушера, узнав, за что я загремел, жизни не давала. Обобрала до нитки. И в чем есть вышвырнула. Ничего не отдали, сволочи, — сокрушался Олег Дмитриевич.
— Скажите спасибо, что живым ушли. Такое везение
— редкость, — послышался тяжелый вздох рядом.
— А сам откуда? Воевал? Семья есть? Давно в зоне? — послышались вопросы со всех сторон.
— Эй, ребята! Не о том спрашиваете! Узнайте лучше у него, за какие понюшки охрана не вернула его к блатарям, а к нам впихнула? Либо он раскололся у опера, или его «сукой» к нам подбросили, — услышал Кондратьев голос неподалеку.
— Я — сука? Кто это сказал? Молчишь? Так знай, меня чекисты судили. Из-за них тут мучаюсь! Неужели я — фронтовик — стал бы своему врагу помогать? — негодовал Кондратьев.
— Значит, раскололся! — послышалось в ответ.
— Если б так, меня к ворам вернули б непременно!
— А почему тебя с самого начала к ним не определили?
— Это проделки оперов. Мне они отчитываться не станут. Видел только, как шмонали воров. Крик стоял.
— Это и мы слышали.
— Бляшку охрана замела, наверное, в шизо. А меня за жабры брали. Но что выдавишь, коль гол, как сокол. Думал, и меня в шизо ведут. Да, видно, по дороге передумали, — лег на шконку Олег Дмитриевич.