Стукачи
Шрифт:
В продавцы я больше не пойду! На век беда запомнилась. Буду, по твоему совету, на даче жить. Ее муж купил по дешевке. С участком. Яблони посадил. Смородину. Картошку тоже, чтоб на всю зиму хватило. Уж я теперь знаю, чем участок удобрять. И, как встану на ноги, обязательно все сделаю.
Мужик мой нынче заботливым стал. Я раньше никогда не болела. Не знал мороки и хлопот. Думала, бросит. А он — человек. Ни на день меня не забывал. Теперь мне самой совестно за прошлое. Без твоих попреков. За субботы… Стыдно мне ему в глаза глядеть. И внучке…
Ты не ругай меня и не вспоминай по-злому. Все прошло. Хотя в памяти — навсегда с нами осталось. Жизнь не кончилась. А уже прошла. И у тебя, и у всех, кто вышел иль остался там… Прости и Семеновну, если сможешь. Она умерла. Ее семья получила о том извещение из зоны. А мертвых, даже врагов, прощать надо.
Я не зову тебя к себе. Знаю, даже в гости никогда не наведаешься. Память помешает. Постараешься поскорее позабыть всех. Ну, а я тебя — психоватую, всегда помнить стану. Дай Бог тебе светлую долю…»
Тонька, едва став ходить, пришла на могилу бабки. Долго стояла на коленях, просила прощения за то, что, не желая того, стала виновницей смерти.
Ветер срывал платок с головы, трепал седые пряди волос. Тонька стыдливо прятала их.
Не встретив свою весну, попала в стужу. Оттает ли? Оживет ли теперь? Но вряд ли. Вон и новый председатель колхоза, косо глянув в ее документы, сказал, как в сугроб головой сунул:
— Не могу принять вас на работу. Ни агрономом, ни рабочей. Наше хозяйство передовое. А у вас судимость не погашена. Болезнь не искупает вины. А статья ваша — политическая. Послушайте добрый совет, уезжайте отсюда! Навсегда. Насовсем. Подальше.
Глава 7. ТЕМНАЯ ЛОШАДКА
Все считали, что ему повезло. Второй председатель колхоза, сменивший на посту Ивана Самойлова, угодил в тюрьму вместе с Кешкой за то, что не сумел вовремя убрать урожай на полях и, упустив время, отправил под снег зерновые и картошку.
Со статьей вредителя и сроком в двадцать пять лет его привезли в Колымскую номерную зону.
Начальство, глянув в дело, усмехнулось и предложило:
— Сотрудничать согласны, Кондратьев?
— И не подумаю! Хватит с меня! Насотрудничался по горло! Я им помогал, а они меня — посадили. Чего от вас ждать за доброе? Нет! Я, как все. Хоть не обидно будет! — отказался наотрез.
— Ну, что ж, вам виднее! — согласились без уговоров и отправили в барак к воровской шпане.
— Ой, блядь, новый, свежак прихилял, — вскочил приветливо навстречу верткий косоглазый мужик. И, угодливо ухватив мешок с вещичками, предложил тут же: — Давай ко мне. А то я своего соседа вчера в очко продул, теперь на кон поставить некого…
— Чего? — дернулся из его руки Кондратьев и, ошалело шаря глазами по шконкам, увидел в углу пустую, рванул вещички из рук косого и сказал: — Я сам устроюсь. Ты иди. Не мельтеши перед глазами. Ищи другого соседа.
Но
— Может, чайку желаешь? Нет? Тогда пайку купи. Небось склянку притащил с собой? — полез меж ног руками. И, убедившись, что новый жилец не принес с собой ни водки, ни чаю, ни денег, удивился несказанно: — Ты что, фрайер? Кто тебя сюда сунул? Кто в ходку так мотает, порожняком? А ну, сквози с барака! — хотел выкинуть мешок из дверей. Но не таков был Кондратьев, чтобы его кто-то выкинул помимо его воли.
Он выдернул мешок, закинул его на шконку и, придавив мужика к стене, прихваченного за ворот в углу, сказал тихо, веско:
— Я тебе — не ровня! Воевал! Станешь базарить, в землю по уши вобью!
Косой удивился напористой хватке и, отойдя к своим, зашептался.
Кондратьев располагался основательно. Он не оглядывался на мужиков, сидевших у стола. Знал, познакомиться с ними всегда успеет. И поговорить. Л пока, после изнурительного этапа, отдохнуть надо, в себя прийти. Подготовить место для отдыха. Знал, такое за него никто не сделает.
Мужики исподтишка следили за ним. А он умылся, почистил зубы, причесался. Порывшись в мешке, переоделся в чистое белье и завалился на шконку. Ждал, когда пригласят обедать. Ведь с самого вчерашнего вечера ничего не ел.
Пока привезли в зону, пока прошел шмон и беседу, проверили вещи, времени немало прошло. Он еще в этапе сумел убедить, уговорить себя — не отчаиваться, не переживать. Воспринять все, как есть. Пока что-то не изменится, не убивать самого себя всякими воспоминаниями.
Угнетало лишь то, что попал он на Колыму — к черту на кулички. Где ему предстояло прожить много лет и зим.
Олег Дмитриевич уже стал дремать, когда услышал над самым ухом:
— А хмырь кемарит, как падла! Решил без навара втереться к нам! Ну и козел!
Кондратьев открыл глаза. И удивленно оглядел мужиков, столпившихся возле его шконки.
— Что нужно? — спросил, даже не привстав.
— Ты, пидор, к теще нарисовался? Чего дрыхнешь? Где навар? На халяву лишь на параше сидят! Гони долю!
— За что? — не понял Кондратьев.
— Много будешь базлать, быстро похудеешь. Тряси торбу! Что там у тебя? В сидоре! Может, и оставим дышать, — выхватили мешок из-под головы и тут же вытряхнули на пол все содержимое.
Мужики налетели на тряпки. Расхватали рубашки, свитеры, носки и шарф. Даже нижним бельем не побрезговали.
В секунду от содержимого остались лишь мочалка, зубная щетка и расческа.
Олег Дмитриевич стоял огорошенный, не сразу сообразив, что произошло. А мужики, осклабившись, расселись на его шконке. Теперь они согласны были познакомиться.
Олег Дмитриевич Кондратьев считал себя человеком тертым. И решил не поднимать кипеж из-за барахла.
Коротко узнав о новых знакомых, он рассказал им о себе. Ничего не скрывая, за что осужден. Ни словом не обмолвился лишь о своем сотрудничестве с органами.