Ступени Нострадамуса
Шрифт:
— Не сможет сделать это суд. Но вам от этого не легче.
— Они хотят запугать своим судом народы мира. Но как бы им самим не струсить, — запальчиво пригрозил Ильин.
— Я уважаю вас, Ильин. Я счастлив, что нашел—таки Героя. Судить не просто президента, который в юности планету спас.
— Но я не в прошлое гляжу, а постараюсь вскрыть грядущее на затеянном ими суде, всему миру показать тяжкую судьбу человечества.
— Позвольте с вами мне вернуться. Близ дачи заберет меня мой зонд.
Обратно шли другой дорогой. Миновали помещичий дом—музей, хранивший романтику XIX серебряного века и память великих художником и музыкантом.
У калитки, где они встретились, их ждал «черный ворон» и стражи под стать ему в черных формах.
Офицер строевым шагом подошел к Ильину и, нагло глядя ему в лицо, напыщенно произнес:
— Обвиняемый Ильин! Вычислить, где вы находитесь, не так уж трудно. Генерал—директория лишила вас свободы и отдает под Гласный Суд Высшей власти правового общества.
— Всегда готов воспользоваться правами обвиняемого, чтобы разоблачить незаконную «кувырк—директорию», — спокойно произнес Ильин.
— Надеть на него наручники! — приказал, потеряв самообладание, офицер. — И сообщника его схватить. Обласкать пучком при сопротивлении!
— Сопротивляться нужно вам, — загадочно произнес Наза Вец и на глазах ошеломленных «неоопричников» растворился в воздухе.
— Кто осмелился аннигилировать его без моего приказа? — закричал взбешенный офицер
— Но, капитан, — возразил один из черных стражей. — Посмотрите, как далеко находится лучеиспускатель. Он оттуда не достанет.
— Но человек не может сам собой аннигилироваться. Считать, что сообщник Ильина уничтожен при попытке к бегству.
При этих словах Ильин, садясь в «черный ворон», усмехнулся. Он—то знал, что пришелец из неомира не перестал существовать, а перешел в другое измерение.
Офицеру это не понять, и объяснять ему Ильин не стал.
На видеоэкране за ходом заседания военного трибунала взволнованно следили сестра Ильина Евдокия Николаевна и старший ее сын Сергей Александрович. Младший Дмитрий, еще студент, был на преддипломной практике.
Генерал—директория стремилась «судебным спектаклем» угодить нефтяным магнатам в расчете на их финансовую помощь.
Заседание проходило на крытом стадионе, на футбольном поле, застланном гигантским ковром, расставлены были ряды стульев дополнительно к переполненным трибунам, чтобы вместить до ста тысяч зрителей.
На временной эстраде, где порой выступали любимцы публики, сейчас стоял покрытый военным знаменем стол с тремя троноподобными креслами для высоких судей. Справа от стола возвышалась трибуна прокурора. Для защиты такой трибуны не было, поскольку Ильин отказался от адвокатов, и вместо нее там виднелась железная клетка для обвиняемого, как для дикого зверя. Вплотную к ней примыкал какой—то сложный аппарат с раструбом, направленным на скамью подсудимых.
Туда и ввели недавнего президента, сняв с него наручники только в клетке.
Переполненные трибуны взволнованно гудели. Люди вскакивали с мест, чтобы лучше разглядеть знакомого по портретам президента.
Но если в крытом стадионе собралась на трибунах сотня тысяч человек, то пикетчиков вокруг стадиона и на прилегающих улицах было неизмеримо больше.
А у видеоэкранов не только в Общей России, но и во всем мире следили за процессом миллиарды людей.
Ильин не знал состав военного трибунала, но был внешне спокоен и уверен в себе, как и подобало не признавшему своего смещения главе крупнейшего в мире государства.
Пристав суда в украшенной позументами форме, отвечающий за порядок в столь огромном «зале», зычно объявил:
— Суд идет! Всем встать! Раздался шорох встающих зрителей.
В доме сестры Ильина военный моряк тоже вскочил, взволнованный и сердитый. Евдокия Николаевна сделала усилие встать, но бессильно опустилась в кресло.
На возвышение один за другим поднимались трое судей в шитых золотом мантиях, все в традиционных шапочках с квадратной тульей.
Генералы Никитин, Алексеев. Их недавно дядя награждал, — узнавал моряк.
Но когда третий занимал председательское место, Сергей замялся.
— Что такое? А это кто? — заволновалась его мать.
— Это вроде Муромцев, седой бородой оброс. Бывший командующий армией, отстраненный за провал операции.
— Кто его сместил?
— Дядя, конечно, как верховный главнокомандующий.
— Ну вот! — воскликнула Евдокия Николаевна. — Они судей таких подобрали, чтобы им личные счеты с президентом свести.
— Что ты, мама! Состав судей прямо сказочный! Муромцеву не в кресле сидеть, а на тяжелом боевом коне богатырском. Справа — не Никитин, а сам Добрыня Никитич. А слева не Алексеев, а Алеша Попович! Таким богатырям, кому судьба Общей России вверена, не уронить се достоинства и не забыть дядиных заслуг.
— Сказочкой меня утешить хочешь, Сереженька? А я не згаю, что и думать. И зачем эта помпезность? Крытый стадион, клетка!
— Это для интереса видеозрителей во всем мире. Новой генерал—директорин надо показать, что они демократичны и третью судебную власть закона над собой признают. Да и с себя ответственность снять, на трибунал переложить.
— Да так ли это? — сомневалась Евдокия Николаевна.
Бородатый председатель, в прошлом армейский генерал, призванный генерал—директорией возглавить юристов трибунала, величаво занял свое кресло:
— Обвиняемый Ильин. Назовите свое имя. Ознакомлены ли вы с обвинением прокурора?
— Ильин, как вы только что сказали, ваша честность. Владимир Николаевич, президент Общей России, незаконно замененный в нарушение конституции генерал—директорией.
— Я протестую! — вскочил со своего места прокурор, щуплый человек в слишком просторной для него мантии. — Обвиняемый должен однозначно отвечать на заданный вопрос, а не оценивать политические события, приведшие его на скамью подсудимых.