Ступени в вечность

Минич Людмила

— Жалость — уродливое чувство, такое же, как и слово.

Что ж, ясно. Показалось. — Я сочувствую. Знаю, каким тяжёлым бывает знание. Особенно если плечи, что его несут, не подготовлены как следует. Потому оно и запретно. И я знаю, как это «чудесно» — пребывать между молотом и наковальней. Выживешь, если сможешь. Если не сойдёшь с ума…

Он замер, как окаменел. Даже пальцы застыли на струнах, перестали их перебирать беспрестанно. Словно вместе с ними остановилось время.

— Ты сейчас смотришь в прошлое? — робко нарушила тишину Маритха.

—

Ты хорошо чувствуешь мою Нить, — сразу откликнулся Сын Тархи. — Не стоит смотреть в прошлое, ты права.

— Я совсем наоборот…

— Не стоит.

— Это то прошлое, где ты носил имя Саис? Которое известно Великому Раванге?

— Не стоит испытывать моё терпение, Маритха.

— Вы ведь были друзьями?

— Никогда.

— Врагами?

— Нет.

— Кем тогда?

— Никем. Просто знали друг друга. И довольно.

— Я думала, вы ненавидите друг друга, — продолжала гнуть своё Маритха, нисколько его не испугавшись, — а он сказал, ты такой же Великий, как и он… Только другой.

— Только другой, — рассмеялся Тёмный. — Это правда.

— Почему тогда между собой не договориться? Если такие великие? Чтобы мир спокойно жил! И я заодно…

— Нам не договориться, женщина! — вдруг поднялся он одним движением и стал намного выше ростом, чем ему положено. — Нам не договориться, потому что у каждого своя сила, своё знание, своя правда.

— Великий Раванга сказал, что у вас просто разные… Ну… он ведь все о людях заботится, а ты… наоборот, о себе только.

— О людях! — поднял он кисти вверх. — О людях! — сказал куда-то в небо.

Маритха не разобрала, то ли насмешка, то ли явная угроза почудилась ей в этих словах. Она сжалась.

— Обо всех, это значит ни о ком, — продолжал он на свой обычный лад. — И в чем эта великая забота, ведь он питается твоей силой так же, как и остальные? Думаешь, он берет только худшее? Ошибаешься! Ты платишь, и немало. В чем ещё? Что решил тебя закалить для войны со мною, которой ты не хотела? Подобно тому, как его самого закаляли в Храме Амиджара? Я бы отказался от такой заботы.

— Почему?

— Разве ты не старалась сама укоротить свою Нить? Всего несколько дней назад. В Амиджаре такое случается часто, там по-своему обучают Ведателей. Так и происходит, Маритха, так должно быть. И не раз. Но тебе не дадут оборвать свою Нить, даже если ты сойдёшь с ума. Из этого Храма выходят все Великие нашей славной Аданты, ясные, как кристалл. Но выходят оттуда редко. Гораздо реже, чем входят, — очень спокойно объяснял Аркаис, — хоть войти туда — великая честь, и она затмевает рассудок долгие годы.

Он снова сел, и на этот раз прямо перед Маритхой. В опасной близости от Сына Тархи опять повеяло той самой мощью, что подарила девушке его песня. Как будто лёгкий ветерок поднялся. Горло то и дело мягко перехватывало, словно что-то приятное и большое медленно бродило по её телу. Вверх-вниз.

Как она раньше могла его страшиться?

— Ты… тоже оттуда вышел? Ты ведь тоже? Ты

же никогда не был Ведателем!

— Никогда. Ведатель остался там. И довольно.

— Что это значит? — жадно допытывалась Маритха, не обращая внимания на его запрет.

— Теперь уже ничего, — преспокойно отмёл он её любопытство в сторону.

Девушка глотала воздух, намереваясь что-нибудь ещё сказать, но слова не шли. Мысли улетели куда-то в сторону, и Маритха не смогла вспомнить, что за расспросы вертелись у неё на языке всего мгновение тому назад. Ясно было одно: хрупкая надежда убедить этих двоих договориться друг с другом рухнула, ещё не окрепнув. Если бы они вместе все порешили и сказали, наконец, Маритхе, что делать — открывать или нет эту проклятую дверь! Так нет же, не получится. Вот отчего так грустно.

Ей заново придётся выбирать, как будто не было долгих разговоров с Равангой, дороги в Латиштру, Тангара… Как будто ничего не было, потому что оней сегодня сказал так много. Он хотел с ней говорить. Он ждал её. Он пел ей. Он открыл Маритхе свою Нить, и теперь ей кажется — нет, понятно, что глупость, — но все-таки кажется, что теперь ей дано слышать отголоски этой песни. Он сказал… Маритха его удивила, надо, же… Его! Сильного, страшного, холодного! Пожирателя Нитей! А его, должно быть, никто и никогда не удивляет… Никто не тронет его каменного сердца.

Ох, спохватилась девушка, густо краснея в темноте. Он же все слышит!

— Слышу, — сказал Сын Тархи. — И первый раз мне нечего тебе ответить.

Она заставила его смутиться! Сердце чуть не выскочило из груди. Спокойнее, Маритха, не про то ты думаешь. Ответь ему, как он того заслуживает. Тёмный долго не признавал за тобой ни ума, ни силы, и теперь настал твой черед его… удивлять.

— Ты сам сказал, что все в этом мире крадут друг у друга силу, — наконец с сомнением в собственных словах сказала девушка. — Так заведено. Потому и радости, верно, нет. Как только чаша наполняется, так сразу же кто-то утащит. Противный, с жадными длинными лапами. Раз такой порядок… Плохой порядок, что и говорить… Пускай бы Бессмертные сами так пожили, прежде чем кому-то законы такие придумывать! Но раз уж такой порядок, то исполнять надо тоже… как заведено. А ты по-своему. Сам лишнего не даёшь, а чужое отбираешь. Не по чуть-чуть у одного, другого… а целыми Нитями. Кого-то обходишь, а кого-то… не пожалел.

— Ты знаешь, какой вкус у жалости? Спроси у своей Нити.

— Они… — сглотнула Маритха. — Им плохо. Очень!

— Вот ты их и облагодетельствуй.

— Это как?

— Будь щедрой! Предложи мне что-нибудь взамен. Так, чтобы я не смог отказаться, — подзадоривал он.

Маритха покрылась липким потом, даже почувствовала, как рубашка прилипла к спине.

— Мою Нить ты не получишь!

— Одна Нить, пусть даже такая странная, за многие! — рассмеялся Сын Тархи. — Такой обмен мне невыгоден.