Ступеньки, нагретые солнцем
Шрифт:
— Сходи в булочную. Батон и полбуханки чёрного. Деньги в сумке.
И чья-то рука в сером вязаном рукаве высунула в дверь сумку.
— Скорее! Мне холодно! — сказал грубый голос.
Тимка уставился на сумку. Обычная хозяйственная сумка, чёрная, блестит «молния».
— Скорее! Какой ты неповоротливый мальчик!
Тимка взял сумку, дверь закрылась. Он спустился с крыльца, оглядел домик. Тёмные окошки, закрытые форточки, снег на крыше, на деревянных наличниках. Кто там сидит в темноте? И кто хочет есть в пустом, оставленном доме батон и половинку чёрного? И что будет, если он не пойдёт в булочную? А почему не пойти, если человек попросил? А вдруг это разбойник или бандит? А он, Тимка, как дурачок будет ему хлеб носить? А вдруг не разбойник и не бандит? А он как дурак испугается человеку хлеба принести?
В голове у Тимки всё перепуталось, закружилось, и, совсем плохо соображая, он пошёл в булочную. На дне сумки лежал чёрный кошелёк на кнопочке, обыкновенный кошелёк, у Тимкиной мамы точно такой. В кошельке был рубль. Тимка купил хлеба, вернулся, отыскал возле облупившейся двери кнопку звонка, нажал её. Звонок молчал. Тимка подождал немного и осторожно постучал в дверь. Зашаркали за дверью тапки, грубый, простуженный голос сказал:
— Слышу, слышу, сейчас.
Дверь приоткрылась, высунулась рука в сером рукаве, взяла сумку, и дверь закрылась.
— Спасибо, — пробурчал хриплый голос уже из-за двери.
— Скажите, пожалуйста, вы кто? — спросил Тимка. Ему не ответили.
Он подождал немного, домик молчал. На крыльцо, пока Тимка ходил, насыпало снега, и домик опять казался совсем необитаемым.
— Тима, ты что здесь делаешь? — спросил голос, от которого Тимку сразу бросило в жар. Перед ним была Катя; его тут же бросило в холод. — Я иду, смотрю, ты здесь мечешься, вокруг этого домика. Не сидишь, как всегда, на ступеньках. Что случилось?
Может быть, он и не стал бы рассказывать Кате эту историю с булочной. Но она задала вопрос, а быстро придумать что-нибудь другое Тимка не сумел. И он рассказал, как всё было, как открылась дверь, как грубый голос говорил с ним, как у него в руках оказалась сумка и он пошёл в булочную.
— А где же эта сумка?
— Отдал.
— Кому?
Тимка всё ещё не понял, что Катя ему не верит. Он объясняет:
— Тому, у кого взял. Постучал в дверь и отдал.
— И не видел, кто там?
— Не видел. Как же я мог видеть, Катя?
— Выдумываешь разные сказки. Посмотри, дом давно пустой, никого в нём нет. И света в окнах нет.
— Вот я и говорю — света нет, а человек есть.
— В потёмках? Сидит и ест батон? Получше не мог придумать?
— Вот я и говорю, — почти кричит Тимка. — В потёмках! Ест! Откуда я знаю? Я сам не знаю!
— А не знаешь, не выдумывай. Я тебя по-человечески спросила, а ты разыгрываешь. Нечестно.
Катя хотела уйти.
— Подожди! — крикнул Тимка. — Сейчас увидишь.
Он взбежал на крылечко и громко, изо всех сил постучал в зелёную обшарпанную дверь. Сейчас зашаркают тапки, грубый голос раздастся за дверью. Катя во всём убедится. Тимка посмотрел на Катю — она даже побледнела, ожидая, что же сейчас произойдёт. Но ничего не произошло. За зелёной дверью было полное безмолвие.
Катя повернулась и медленно пошла от Тимки.
Она не поверила, что там, где никто не живёт, живёт человек.
Тимке и самому уже казалось, что этого не может быть. Темные окна, ни звука в доме. Здесь кроется какая-то тайна, и Тимка её обязательно разгадает.
— Некрасиво обманывать! — сказала Катя и скрылась в своём подъезде.
У Бориса Золотцева тоже бывают неприятности
Борис Золотцев сидит на дереве и смотрит вдаль. Вдали проезжает грузовик с прицепом; грузовик длинный, и прицеп длинный, и во всю длину лежат тонкие стальные трубы и всё равно не помещаются, сзади свисают, как хвосты, вздрагивают, и, хотя грузовик уже проехал, Золотцев слышит, как звенят эти трубы.
А вон спешит-торопится Света Агеева. Скоро пять лет учится и ни разу не опоздала к началу урока.
— Эй, Агеева! Что так медленно идёшь? Звонок давно был!
Она вздрогнула, пошла быстрее. Потом догадалась, показала Золотцеву пальцем на висок и опять пошла медленнее.
А Борис уже и не смотрит на неё. Вон идёт Тимка. Спокойно шагает, смотрит по сторонам, очки блестят. Хороший человек Тимка, только слишком тихий и задумчивый. Золотцеву больше нравятся люди шумные, лихие.
— Тимка, а Тимка! Русский сделал?
Не слышит, на что-то загляделся. А на что, с дерева не видно. Золотцев вытягивает шею: очень интересно, на что может так заглядеться Тимка, что громкого крика не слышит.
Из-за угла выходит Катя. Машет портфельчиком, а в другой руке раскручивает мешок с туфлями. Золотцев опять забыл сменную обувь: все с мешками, а он без мешка.
— Катя! Ты чего мешком размахиваешь? Туфлю потеряла!
Поверила: оглянулась, посмотрела на дорогу. Потом засмеялась:
— Свалишься. Золотцев, тогда узнаешь, как обманывать!
А Золотцев не слушает её, весь вытянулся вперёд, смотрит напряжённо. Вдруг закричал громче прежнего:
— Маслёнок ползёт! Вика! Чечевика! Овсяная крупа!
— Золотцев Борис! Это что такое?
Совсем негромкий голос, но есть в нём что-то, от чего Борис сразу вздрагивает и смолкает.
Директор школы, Вячеслав Александрович, стоит под деревом, подняв голову. Лицо у него суровое: сдвинуты брови, сжаты губы, зеленоватые глаза прищурены и смотрят колко. Борис Золотцев не может выдержать этого взгляда. Он начинает медленно слезать с дерева. А директор молча ждёт. И оттого, что сам Вячеслав Александрович стоит и смотрит, как он, Борис Золотцев, спускается с этого несчастного и не такого уж высокого дерева, Борис слезает так неловко и неумело, как будто первый раз в жизни он влез на дерево и теперь должен слезть. Вот зацепился карманом куртки за сучок. Куда только не влезал — не зацеплялся. А тут пожалуйста, затрещал карман. Еле отцепился и тут же поставил ногу на какой-то трухлявый сучок. Нога, конечно, сорвалась, хрустнул сучок — чуть не полетел Борис с дерева. Самое простое дело не получается, если на тебя так сурово смотрят. Да ещё кто — директор школы Вячеслав Александрович! Пусть бы кто угодно, лишь бы не он.