Стылый ветер
Шрифт:
И Джузеппе Орсини – главный дирижер страшного концерта – уверенно махнул рукой.
Служка протянул Вацлаву на вытянутых руках потир, наполненный кровью младенца. И звуки страшной хоровой литании, коверкающей более древнюю, чем соборные стены, латынь, ударили в уши. Молитвы, похожие на заклинания, и заклинания, похожие на молитвы.
Джузеппе повелительно простер руки, и что-то огромное, бездонное разверзлось, явив миру первозданную тьму.
Орган стонал, мешая ветру выть. И слова заклятий слышал лишь тот, кто осмелился их произнести. Змей, держащий на себе небо и землю, кричал от боли. Но что им всем до этого крика...
«Ты позволишь
«Нет!»
«Тогда соглашайся. Впусти меня здесь и сейчас... Ну?!»
Ахмет упал, отброшенный ударом стального посоха.
«Да! Хорошо. Я согласна... Согласна пустить тебя в свою душу».
Албанец вскочил и бросился в яростную атаку. Однако Цебеш, парируя удары баделера и атакуя в ответ, снова заставил его отступить.
«Я уже здесь. – Кажется, Сатана самодовольно улыбнулся. – Теперь пошли. Тебе не нужны ни Уно, ни Цебеш, если Я с тобой».
«Нет! Ты спасешь его. Ты обещал!»
«Ты тоже много чего обещала».
«Я брошусь со скалы, если ты позволишь ему умереть!»
«Ну хорошо. Хорошо, сумасбродная девчонка... Раз уж ты впустила меня, я могу позволить тебе любую глупость... Хочешь убить Старика?»
«Да».
«Стрельни в него из пистоля».
«Но я не умею!»
«Это не ты, это Я буду стрелять».
– Дай свой пистоль, Ходжа.
Он беспрекословно вложил в руку Ольги заряженный пистолет и завороженно смотрел, как она целится, уверенно положив палец на спусковой крючок.
Выстрел разнесся по ущелью. Неестественно громкий. Быть может, потому, что крестьяне, которых привел с собой Цебеш, не видя целей за камнями, перестали стрелять.
Голова Старика откинулась назад, пробитая пулей. Рука с шестом не успела отвести удар, и Ахмет рассек колдуна почти пополам, рубанув по пояснице своим баделером.
Ольга, судорожно сглотнув, опустила пистоль.
Ходжа удивленно застыл, глядя на ее лицо.
– Прекрасный выстрел, братец! – крикнул Ахмет, вытирая клинок о камзол Старика. – Однако ты мог меня зацепить... Не будь поединок столь трудным для меня, я бы отругал тебя за это. – Он уже карабкался наверх, быстро, словно кошка. – Пора убираться отсюда. Уж не знаю, как Цебеш прошел на эту сторону, но также могут пройти и те, кто пришел вместе с ним...
Ахмет забрался и, отряхнув пыль с камзола, оглядел их, все так же неподвижно стоящих над самым обрывом.
– В чем дело?
– Это не я стрелял, – выдавил из себя Ходжа. Ахмет набрал воздуха, чтобы посмеяться удачной шутке, да так и замер, увидев дымящийся в руках у Ольги пистоль.
Он посмотрел ей в лицо. С ужасом, с потаенной надеждой вглядываясь в каждую черточку...
– Да. – Лицо ее было спокойным, решительным и таким трогательно-бледным при свете полной луны... – Я впустила ЕГО... Ведь ты об этом хотел спросить?
– Да. Об этом, – выдохнул он. Хотел еще что-то сказать. Потом сжал губы. Рука привычным жестом легла на рукоять баделера... Она смотрела на него, замерев на самом краю крутого обрыва.
«Вот так. Все кончено. И уже ничего нельзя сделать. Только нанести удар. Она меня не осудит. Никто не посмеет меня осудить... Лишь я сам... Но я не могу, не хочу ее убивать! Даже сейчас, когда... И даже она теперь сочтет меня безвольным и слабым... Плевать и на это! Пусть весь мир летит к чертям, пусть даже ОНА думает обо мне что угодно. Я не хочу ее убивать... Даже такую».
Он вогнал в ножны уже наполовину выдвинутый баделер и, глянув в ее полные отчаянной решимости глаза, опустил взгляд.
– Прощай... Пошли, Ходжа. Нам тут больше... незачем.
Убей другого, чтобы жить.Давно живу наАхмет молча шел вперед, спотыкаясь о камни. И стылый ветер радостно хохотал у него за спиной.
– Что за дерьмо?! – дернулся Альбрехт Валленштейн, почувствовав запах.
– Пейте. Так надо.
Он взял чашу. Отхлебнул. Нервным движением правой руки сорвал с глаз черную повязку.
Под ногами – начерченная мелом пентаграмма. Каббалистические знаки на полу и на стенах. Священники в черных капюшонах, с пылающими факелами. Над головой воет орган, дрожат черные свечи и удивленно взирает на все это перевернутый вверх ногами распятый Христос.
– Вы должны выпить все, – снова прошептал, склонившись у него над плечом, Джузеппе Орсини.
«А потом они обвинят меня в участии в черной мессе... Болван! Попался, как мальчишка!.. Будут меня потом всю жизнь шантажировать, отдавать мне приказы, угрожая разоблачением...»
Он сжал потир так крепко, что побелели пальцы, и выплеснул его содержимое в лицо Джузеппе.
– Иезуитские свиньи!.. Хотите управлять мною? – Он медленно повернулся вокруг, оглядел священников, стараясь запомнить лица.
– Свершилось? – испуганно и недоуменно выдохнул Джузеппе, коснувшись своего залитого кровью лица.
– Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia… [7]
– Pater noster, qui es in caelis, libera nos malo... [8]
Они пятились, осеняя себя крестным знамением, шепча молитвы, пряча перекошенные ужасом лица. Только Джузеппе, опьяненный запахом крови и ощущением своей безграничной власти, не дрогнул под взглядом солдата. Наоборот – он двинулся на Альбрехта, воздев руки к небу.
7
Господь Бог, верую крепкою верой и исповедую единое и всеобщее... (лат.)
8
Отец небесный, избавь нас от зла... (лат.)