Субъект. Часть вторая
Шрифт:
Однако всё это было лишь самозащитой. Всё это было амортизацией для бесконечно спотыкающегося эго, когда единственным способом борьбы с необоримым было расслабление и принятие происходящего как данность. В особо запущенных случаях – как благодатная данность свыше, как необходимость, требуемая для возвышения духа и закаливания тела.
Но стоило бы только кому-нибудь из них приобрести окрыляющие привилегии, стоило только кому-нибудь из них почувствовать хотя бы малейшую ненадобность во всем этом маскараде с толерантностью, гуманностью и мягким сердцем, как сразу бы все это благодушие смело. Вся уязвляемая годами суть человека вылезла бы наружу. Его жизненные позиции сразу бы стали четче, слова и мнение – смелее, идеи – анархичнее. Реакция на неуважение
А иначе отчего бы мы так ярко испытывали желание мстить, отстаивать свою позицию, обозначать всем свое место. Эти побуждения были рациональным изобретением самой природы.
Но, несмотря на эту правду и откровенно дразнящий шепот моего эго, я не хотел привносить в наш и без того хрупкий мир беспредел. Я не хотел связываться с тем, в чем сам до конца не разбирался. Я не желал свергать мировой порядок. Да и не смог бы, если бы хотел…
Все же мои возможности не были настолько безграничны. Пока. Их границу я сейчас страстно желал узнать.
Периодически до моего окна, преимущественно в темное время суток, долетали зычные выкрики алкашей или их бессвязная, но оттого не менее угрожающая речь между собой или же обращенная к прохожим, которые на них косо посмотрели.
Сколько себя помню, мое лицо всегда неудержимо кривилось, стоило мне только услышать или увидеть эту чернь. Теперь же мне стоило больших усилий ничего не предпринимать. Я их не знал. И они меня не знают и не трогают, хоть и оскорбляют всех и вся одним лишь своим существованием. Я не мог ничего сделать этим людям до тех пор, пока не убедился бы, что они этого заслужили.
За моим окном сгущались сумерки. Где-то внизу, неподалеку, тишину прорезал чей-то гадкий, эстетически заземляющий восприятие рингтон мобильного телефона. А вслед за ним, леденящий душу вой этилового вурдалака.
Я поморщился и жестом заставил захлопнуться окно. Эти обезьяны не опасны. Они, бесспорно, портят контингент, омрачают статистику благоустроенности районов, но все же не они моя мишень. Я решил, что лучшим поводом для испытания моих возможностей станет предотвращение какого-нибудь преступления. Что может быть лучше ярости и силы, использованной во благо и по всем канонам справедливости? Эти навыки стоит оттачивать в полевых условиях, и в этот раз моим личным колпачком от ручки станет здешний криминалитет.
Глава 18. Благое дело
Воодушевленно подскочив с кровати, я начал собираться. Критическим взором окинув свой скудный гардероб, я остановился на толстовке с капюшоном, чей сливающийся с тенью бордовый цвет отлично дополнял потертые и выцветшие джинсы.
Это, конечно, не героическое трико с олицетворяющей меня эмблемой в центре паха, – усмехнулся я про себя, зашнуровывая ботинки, – но для экспериментальной вылазки вполне подойдет.
– Ты куда?
Дернувшись от неожиданности, я оглянулся. В дверях второй комнаты стоял сосед.
– Куда? – повторил он и, неумело улыбнувшись, добавил, – ведь все уже закрыто. Ты же в магазин?
– Да, – невнятно буркнул я, – я пойду в торговый центр, что круглосуточный.
– Тогда мог бы и сахар прихватить?
– Не вопрос, – отозвался я и поплелся к холодильнику, дабы понять, что необходимо в нем восполнить. Почти все отсеки были забиты новыми, разномастными контейнерами соседа. Теперь он не скупился ни на что. И уж тем более на контейнеры для пищи, которыми он наверняка хотел предотвратить это непонятное, преждевременное разложение пищи. В очередной раз я мельком опробовал их на свой алиеноцептивный зуб и снова невольно подивился. Некоторые из них и впрямь были склепаны добротно, ни одна бактерия сама по себе не просочится. Сама по себе.
Хорошая попытка, – с мрачным весельем подумал я, – но все равно мимо.
Простояв еще с минуту перед открытым холодильником, я захлопнул дверцу. Все равно есть я не хотел. Но видимость инспекции необходимо было создать хотя бы для того, чтобы в голове соседа не возникало лишних вопросов.
Выйдя из подъезда и накинув капюшон, я неторопливо направился к своему любимому магазину. Новый дешевенький телефон, выпорхнувший из подземного перехода у перекупщика прямо ко мне в руки на замену конфискованному Айсбергом, я решил с собой не брать, так как, вероятно, он будет мне только мешать. На улице становилось все темнее, люди практически не попадались. Затихал ветер. Даже на мою походку сказалась эта убаюкивающая и, в то же время, настораживающая атмосфера – шаги становились вкрадчивыми, кошачьими, а сам я весь превратился в слух.
Во всех дворах, что попадались мне по пути, было на удивление спокойно. Соседние же я поленился обходить, тем более что никакой антропогенной активности там не ощущалось. В алиеноцептивном поле царил штиль.
Но подойдя ближе к центру города, я, наконец, стал улавливать эхо от выкриков местных пьяных свор.
Бредя вдоль спящей автомагистрали, я косился из-под капюшона через дорогу на разгуливающие компании молодых и не очень людей. Все они были навеселе, вели себя раскрепощенно, порою даже непристойно, но послойное сканирование их одежды, карманов, состояния тела и настроения мозгов показывало, что они относительно безобидны. Максимум, что можно было от них ждать, это перестрелка бранью и давление на психику слабонервных. Встречались и одиночные, надувшиеся пива экземпляры, которые шли молча и вразвалку, глядя проходящим мимо прямо в глаза, в надежде, что те дадут им повод крепко подраться.
Их страдающий от интоксикации алкоголем мозг – по их субъективным ощущениям, наоборот им освеженный, – утрачивал все смирительные и сдерживающие факторы поведения, оставляя лишь оголенный, застывший в похотливой позе, драчливый инстинкт. Благо, что хоть оставались некоторые понятия о логическом обосновании своих действий, и это единственное, что удерживало их от откровенного буянства, не требующего для своего высвобождения предлогов и весомых причин.
С другой стороны, сейчас я был немногим лучше них. Опьяненный, в свою очередь, чувством собственного превосходства над обычными людьми, я точно так же шел и выискивал себе повод. И было бы точно таким же натянутым предлогом с моей стороны использовать в качестве мишеней мужиков, что бродили и всем своим видом клянчили повод для драки. А потому я их, хоть и скрепя зубами, брезгливо обходил стороной.
До магазина оставался всего один квартал, а мне по-прежнему так никто и не попался. Откуда же под утро выходит столько новостей в СМИ о поножовщине и перестрелках, где гибнут ни в чем неповинные люди? Я уже было махнул рукой на эту затею, как в поле зрения возникли они.
Трое невысоких, но плотно сбитых мужчин с неприветливыми лицами шли в сторону местного ночного клуба. Их походка была сдержанной, невызывающей, торопливой, можно даже сказать, целенаправленной, руки они держали в карманах, а глаза бегло и воровато озирались по сторонам. Изредка они обменивались негромкими – их речь к негромкой я отнес навскидку, мельком оценив распространяющиеся изо ртов акустические волны – репликами между собой, но что мне показалось особо подозрительным, так это особенности их желеобразной субстанции. У двух из них нижняя часть фронтальной зоны мозга – она же орбитофронтальная кора – светилась как-то иначе, не так, как я привык видеть у подавляющего большинства людей. Насколько мне было известно, именно она позволяла ощущать ржаво-металлический привкус предположительных последствий в случае, если человека охватывало зло и противозаконные намерения. Также мне не понравился размер их миндалевидного тела – у всех троих оно было крохотным и недоразвитым, что с большой точностью позволяло мне предположить о врожденном хладнокровии его носителей. Эти люди были психопатами. В их мозгах отсутствовал барьер сопереживания, и наверняка им была неведома мораль. И они явно куда-то торопились. В их головах был сформирован некий план.