Суд королевской скамьи

Юрис Леон

— Знали ли вы, для чего, предназначался третий барак?

— Скоро нам это стало ясно.

— Что вам стало ясно?

— Там содержались мужчины и женщины, которых использовали в экспериментах,

— Кто вам это сказал?

— Мы оказались по соседству с другой парой близнецов, сестрами Бланк-Имбер из Бельгии, которых уже подвергли облучению и прооперировали. И нам не потребовалось много времени, чтобы понять, для чего мы здесь.

— Могли бы вы описать милорду и присяжным, что представлял собой третий барак?

— Женщины располагались на нижнем

этаже, а на верхнем мужчины. Все окна, выходившие на второй барак, были забиты, потому что снаружи была стенка, у которой происходили казни, но мы все равно все слышали. Окна на другой стороне тоже были забиты, так что мы все время находились в полутьме, если не считать нескольких слабых лампочек. Дальний конец барака был отгорожен, и там находились девушки, над которыми проводил эксперименты доктор Фленсберг. Большая часть из них сошла с ума, они все время что-то бормотали или плакали. Многие из остальных, подобно сестрам Бланк-Имбер, только приходили в себя после экспериментальных операций Восса.

— Известно ли вам о каких-то проститутках или прочих женщинах, которым делались аборты?

— Нет.

— Знали ли вы доктора Марка Тесслара?

— Он был с мужчинами наверху, но время от времени помогал выхаживать и нас.

— Известно ли вам, оперировал ли он кого-нибудь из женщин?

— Я никогда не слышала об этом.

— Кто надзирал за вами в третьем бараке?

— Четыре польские женщины-капо, вооруженные дубинками, у каждой из которых была небольшая комнатка, а также женщина-врач по имени Габриела Радницки, у которой была каморка в конце барака.

— Заключенная?

— Да.

— Еврейка?

— Нет, она принадлежала к римско-католической церкви.

— Она плохо обращалась с вами?

— Совсем наоборот. Она относилась к нам с большим сочувствием. Она работала из последних сил, спасая перенесших операцию, и заходила за решетку, успокаивая тех, кто сошел с ума. Она могла приводить их в чувство, когда там начинались истерики.

— Что стало с доктором Радницки?

— Она покончила с собой. И оставила записку, в которой написала, что не может больше выносить эти муки, будучи не в силах облегчить страдания пациенток. У нас всех было чувство, словно мы потеряли мать.

Терренс с такой силой вцепился в руку Анджелы, что она едва не вскрикнула. Адам не спускал глаз со свидетельницы, и трудно было понять, тронуло ли его сказанное.

— На месте доктора Радницки кто-то появился?

— Да, доктор Мария Вискова.

— И как она обращалась с вами?

— Тоже как мать.

— Сколько времени вы провели в третьем бараке?

— Несколько недель.

— Расскажите, что случилось потом.

— Пришли охранники-эсэсовцы и забрали нас, три пары близнецов. Нас привели в пятый барак, в помещение, где стоял рентгеновский аппарат. Эсэсовцы говорили с нами по-немецки, и мы не все понимали.

Два санитара сорвали с нас одежду и, положив на стол, приладили по металлической пластинке — в области матки и со спины. Они списали мой номер на руке и зафиксировали, что пять или десять

минут я подвергалась облучению.

— И каков был результат?

— На животе образовалось темное пятно, и потом меня все время рвало.

— Вас всех рвало?

— Да.

— Было ли пятно болезненным?

— Да, и скоро на его месте образовался гнойник.

— И что произошло потом?

— Около месяца мы находились в третьем бараке. Это время почти не осталось в памяти. Но я припоминаю, что становилось холодно, так что, должно быть, подходил ноябрь. Мы лежали все вместе, три пары близнецов, а потом эсэсовцы отправили нас, вместе с несколькими мужчинами, в пятый барак, где нам пришлось ждать в какой-то приемной. Я помню, что мы были очень растеряны, потому что были раздеты...

— Все в одном помещении?

— В нем был занавес, разделявший нас, но мы были так взволнованы, что скоро все смешались.

— Обнаженные?

— Да.

— Сколько вам тогда было лет, миссис Шорет?

— Шестнадцать.

— Вы из религиозной семьи?

— Да.

— И у вас не было никакого жизненного опыта?

— Никакого. До сих пор я не видела голого мужчину и его половые органы.

— И у вас была выбрита голова?

— Да, из-за вшей и опасений тифа.

— Итак, вы все смешались. Вы чувствовали унижение, смущение?

— Мы уже опустились до уровня животных и к тому же были перепуганы.

— И затем?

— Санитары привязали нас к деревянным столам и выбрили нам интимные места.

— И потом?

— Двое мужчин усадили меня на стул и пригнули мне голову к коленям, а третий всадил иглу в спину. Я вскрикнула от боли.

— Вскрикнули от боли? Минуточку. Вы уверены, что в этот момент не находились в операционной?

— Я совершенно уверена, что была в предоперационном помещении.

— Вы знали, что представлял собой укол? Может, это была небольшая инъекция?

— Мне приходилось получать много уколов.

— Так, может, это была небольшая инъекция, предшествовавшая пункции?

— Нет. Мне был сделан только один укол.

— Продолжайте.

— Через несколько минут у меня онемела нижняя часть тела. Меня положили на каталку и вывезли из комнаты. Мужчины и женщины вокруг плакали и сопротивлялись; появилось много охранников с дубинками, которые стали бить их.

— И вас первой забрали из этого помещения?

— Нет. Первой, я уверена, был какой-то мужчина.

Меня привезли в операционную и привязали к столу.

Я помню, что у меня над головой была лампа.

— Вы были в полном сознании?

— Да. Надо мной стояли трое мужчин в масках.

На одном была форма офицера СС. Внезапно резко распахнулась дверь, в комнату вбежал какой-то человек и стал спорить с хирургом. Я почти ничего не понимала, потому что они говорили-по-польски, но я догадывалась, что появившийся человек протестовал против такого обращения с нами. Наконец он подошел ко мне и сел рядом. Он стал гладить меня по голове и, успокаивая, говорить по-французски, который я понимала лучше.