Суд королевской скамьи
Шрифт:
Линка хихикнул.
— А я думал, что ты ушел на покой. Может быть, на этот раз ты прибыл на курорт, чтобы принимать грязевые ванны.
— Я здесь по особому делу. Мне нужно увидеться с Бриником.
Линка сжал губы и пожал плечами при упоминании имени главы тайной полиции. Арони был одним из лучших в своем деле и никогда не позволял себе глупостей. За все те годы, что он посещал Чехословакию, он был согласен получать содействие по общепринятым каналам.
— И я должен увидеть его сегодня вечером.
— Я думаю, что его нет в стране.
—
— Может быть, ты согласился бы поговорить с кем-то еще?
— Только с Браником. Я буду ждать у себя в номере.
— Он встал и вышел.
Линка побарабанил пальцами по столу, допил свою сливовицу, нахлобучил шляпу и торопливо вышел на площадь. Сев за руль своей маленькой «шкоды», он рванул с места, направляясь в штаб-квартиру тайной полиции.
15
Первым из мужчин на свидетельское место был приглашен Моше Бар-Тов. В движениях его ощущалась решительность, хотя он явно неловко чувствовал себя в новом костюме. Он кивнул Абрахаму Кэди и Шоукроссу и бросил враждебный взгляд на Адама Кельно, который не отвел глаз. Выглядел Кельно утомленным; в первый раз стало заметно, что он очень устал.
Моше Бар-Тов был первым, кого удалось найти Арони, и именно он вывел Арони на остальных.
— Прежде чем данный свидетель будет приведен к присяге, — сказы Энтони Гилрой, обращаясь к представителям прессы, — я должен выразить свое глубокое огорчение и сожаление в связи с сообщением, поступившим из Иерусалима, где в одной из газет описывалась женщина-свидетельница, сорока с небольшим лет, с двумя приемными детьми, изящного телосложения, бывшая уроженка Триеста. И жителям Иерусалима, которые, как я предполагаю, внимательно следят за ходом этого процесса, нетрудно будет опознать данную леди. Я решительно настаиваю, чтобы пресса воздержалась от любого рода описаний свидетелей.
Израильский журналист, к которому прямо относился упрек, не поднимая глаз, погрузился в свои записи.
— Доктор Либерман, вы по-прежнему находитесь под присягой и можете продолжать переводить показания на иврите.
Допрос проводил Брендон О'Коннор, пока Баннистер сидел на своем месте в позе мраморной статуи, тем не менее внимательно наблюдая за происходящим.
— Ваше имя, сэр?
— Моше Бар-Тов.
— И ваш адрес?
— Киббутц Эйн-Гев в Галилейской долине, Израиль.
— Это нечто вроде коллективного хозяйства, бывшая ферма?
— Да, на несколько сотен семей.
— Меняли ли вы когда-нибудь свое имя, сэр?
— Да, прошлое мое имя было Герман Паар.
— И до войны вы жили в Голландии?
— Да, в Роттердаме.
— Откуда вас немцы и депортировали?
— В начале 1943 года, вместе с моими двумя сестрами, матерью и отцом, В вагонах для скота нас доставили в Польшу. И я единственный из всей семьи выжил.
В противоположность размеренной манере Баннистера О'Коннор задавал вопросы в стремительном темпе,
— Вам была нанесена татуировка?
— Да.
— Можете ли вы зачитать судье и присяжным ваш номер?
— Сто пятнадцать тысяч четыреста девяносто — и треугольник, обозначавший, что я еврей.
— И что произошло с вами в Ядвиге?
— Меня вместе с другими голландскими евреями послали работать на завод фирмы «И. Г. Фарбен», где мы делали снарядные гильзы.
Минутку вмешался Гилрой. Я не пытаюсь защищать никого из немецких промышленников. Но с другой стороны, тут нет никого из них, кто мог бы выступить в свою защиту.
Доктор Либерман и Бар-Тов переговорили на иврите.
— Доктор Либерман, суд хотел бы знать, о чем идет разговор.
Доктор Либерман покраснел.
— Ваша честь, я не...
— Теперь мне придется обратиться к вам с требованием.
— Мистер Бар-Тов говорит, что с удовольствием пришлет вам английскую копию приговора по делу военных преступников из Ядвиги, которая имеется в библиотеке киббутца. Он настаивает, что в самом деле работал на предприятии «И. Г. Фарбен».
Энтони Гилрой настолько удивился, что на мгновение потерял дар речи, что было ему несвойственно. Перебирая карандаши, он что-то буркнул, а потом обратился к свидетелю.
— Ну что ж, передайте мистеру Бар-Тову, что я ценю его знания. И также объясните ему, что он находится в английском суде, где принято с уважением относиться к правилам ведения процесса. И если я прервал его, то отнюдь не из желания защитить нацистов или осужденных, а всего лишь из стремления соблюдать правила честного соревнования.
Выслушав перевод, Бар-Тов понял, что одержал победу, и милостиво кивнул судье.
— Итак, мистер Бар-Тов, сколько времени вы работали на этом... э-э-э, военном заводе?
— До середины 1943 года.
— Сколько лет вам было в то время?
— Семнадцать.
— И что с вами произошло далее?
— Однажды на завод явился офицер СС и отобрал несколько человек: меня и несколько других ребят из Голландии, примерно моего возраста. Нас отправили в главный лагерь Ядвиги и разместили в третьем бараке медицинского отделения. Через несколько недель пришли эсэсовцы и перевели нас в пятый барак. Нам приказали раздеться и специальной комнате. Затем спустя некоторое время меня завели в другую комнату для осмотра и сказали, чтобы я встал на четвереньки.
— Вы спрашивали, зачем это надо делать?
— Я все понял и стал отказываться.
— И что вам на это было сказано?
— Что я еврейская собака и что мне лучше бы перестать гавкать.
— На каком языке к вам обратились?
— На немецком.
— И кто это сказал?
— Восс.
— Кто еще был в помещении?
— Охрана из эсэсовцев и двое других, которые были то ли врачами, то ли санитарами.
— Можете ли опознать кого-то из них, кроме Восса?
— Нет.