Суд Линча (Очерк истории терроризма и нетерпимости в США)
Шрифт:
Это неподдельное веселье и пленительная непринужденность, царящие за пределами цивилизованной ойкумены, — отнюдь не признак инфантильной психики первобытных народов. Дотошная Мария Кингсли изучала жизнь негров не в тиши кабинета, она много дышала натуральным воздухом Африки, признана большим знатоком своего дела и поэтому знает, что пишет: "Прежде чем вы вступаете с ними в контакт, вы уже признаетесь себе, что африканцы нередко отличаются большой остротой ума и изрядной долей здравого смысла, что в складе их мышления в действительности нет ничего детского вовсе".
В этой части Африки во всех племенах господствовала коллективная собственность на землю и соответствующий ей суверенитет членов общины. Крайнее исключение составляет Дагомея, в которой свирепая диктатура короля торжествовала над волей соплеменников и их собственностью. Однако эта монархическая
Социальной единицей и действительным центром общественной жизни в большинстве африканских племен оставалась родовая община, пока прочным фундаментом ей служила коллективная собственность на землю. Присутствие "королей" — должностных лиц, названных так по ошибочной аналогии с европейской монархией, — не должно вводить в заблуждение. "Многие из так называемых королей, — пишет М. Кингсли, — ни в коем случае не самодержцы, они всего лишь старейшины в их собственном племени и во всем остальном имеют ровно столько власти над соплеменниками, сколько им позволяют их богатство и репутация мудрых " справедливых людей". Ни один король не может отчуждать чью-либо собственность к своей выгоде, вот почему нередко даже раб, а не только свободный, может быть здесь назначен королем.
9
«Главное, — замечает М. Кингсли, что следует иметь в виду, когда пытаешься понять любой из западноафриканских туземных институтов — это религию туземца, ибо эта религия так крепко сидит в его голове, что руководит всеми его поступками. Она не есть нечто отдельное от него, как это бывает у европейцев. Африканец не скажет: „Ну, все это верно с точки зрения религиозной, но ведь нужно быть и практичным человеком!"»
В гражданской жизни общины на М. Кингсли наибольшее впечатление производит суверенитет ее членов. Любой из них, будь то мужчина или женщина, богатый или бедный, может в любое время призвать к ответу вождя племени и повергнуть его, если он превысил свои полномочия. Например, человеку, каким-либо образом ущемленному, достаточно выбежать на улицу, найти одного из служителей культа духа законов, ударить его ладонью по груди или спине, чтобы тот моментально оставил личные дела, созвал остальных служителей и приступил вместе с ними к обсуждению дела.
В племени йоруба существовал такой обычай: если король обнаруживал малейшую склонность к независимости, совет старейшин посылал ему яйца попугая. Это значило — "отправляйся спать", то есть "ты нам больше не нужен".
Особый интерес представляет мировоззрение первобытных народов. Цивилизация начинается там, где гипербола человеческого прогресса устремляется вверх и человек все более возвышается над животным и растительным миром земли. Но прежде этого решающего пункта, когда она еще низко стелется по горизонтали, практически сливаясь с нею, в мозгу примитивного человека нет и проблеска идеи исключительности своей судьбы. Более того, он даже не считает себя равным многим животным, в особенности хищным. Он преклоняется перед их грозной силой и ловкостью, завидует им и поклоняется, как божествам.
Он не делит природу на живую и неживую. Он так наивно щедр, что каждый предмет одухотворяется им, наделяется великим даром жизни. Ведь он обо всем судит на собственный аршин. Если в его груди клубится дыхание жизни, значит все вокруг него дышит, осязает, видит, переживает, трепещет! Правда, его представление о принципе жизни крайне примитивно. В сущности, как собственная его личность, так и все прочие элементы окружающего мира — не что иное, как простые носители духов.
Духами кишит весь мир, и первобытный человек из кожи лезет вон, чтобы ублажить их, не прогневать, умилостивить, умиротворить. Перед тем как пойти на охоту, он втирает в лук снадобья, чтобы укрепить его духов, и между тем вежливо беседует с ними; он сообщает им, что не забывает их и заботится о них, нескромно напоминает о принесенных дарах, с которыми ему и самому-то нелегко было расстаться, и просит не подвести его при случае. Вот, наклонившись к реке, он ведет разговор с ее духом, бормоча необходимые заклинания, и просит его опрокинуть лодку врага и утопить его или послать с ним проклятие его деревне.
Замечательно, что духи не внушают
История первобытной религии знает примеры мужества и трагедии совести первобытного человека. Мария Кингсли была свидетельницей одной такой драмы в Онобо. Там жил великий врачеватель, который всех восхищал, как чудо; соплеменники верили в него больше, чем в самих себя. Но неожиданно чудесного мага и чародея самого свалила болезнь. Пришлось ему приготовить фетиш, чтобы прогнать ее. Но больному стало еще хуже. Тогда он приготовил второй фетиш, наделив его еще большей силой. Неудача постигла его и на этот раз. Наконец, был изготовлен фетиш чудовищной силы. Увы, и он не дал исцеления. Больной понял, что дни его сочтены. Тогда, собравши последние силы, он встал на ноги и один за другим сломал свои фетиши — обиталища предательских духов — и, швырнув их в волны, умер. Умер как подобает мужчине, замечает Мария Кингсли с чисто женским восхищением.
Религия первобытного человека, как справедливо считал Л. Я. Штернберг, служит ему орудием в борьбе за существование. Хотя проблема существования представляется ему в невероятно упрощенном виде, как проблема поддержания миролюбивых отношений с сонмом духов, такой взгляд он считает наиболее удовлетворительным, ибо с его помощью обеспечивает себе душевное равновесие. Он должен хорошо знать антологию духов. Все его обычаи и церемонии происходят из представлений о наилучших способах воздействия на них. Вот почему первобытному миру известна существенно иная комбинация праздника и труда, чем та, которая знакома цивилизованному миру. Само значение праздника для примитивного человека полно гораздо более глубокого смысла.
"Танцы, — писал Эдуард Тейлор, — могут казаться нам, людям нового времени, легкомысленной забавой. Однако в детский период культуры пляска была полна страстного и торжественного значения. Дикари и варвары используют пляску как выражение своей радости и печали, любви и бешенства, даже как орудие магии и религии… Дикарям пляска представляется чем-то столь реальным, что они ждут от нее воздействия на внешний мир".
Знаменательно то, что праздник у примитивных народов, подобно науке в современном мире, играет роль производительной силы, по крайней мере они придают ему именно это значение. Поскольку здесь нет еще мощной жреческой касты, то есть не существует соответствующего разделения труда, то и трудовая деятельность, как форма бессознательного воздействия на окружающую среду, так и праздник, как форма "сознательного" воздействия, являются результатом коллективных усилий целого племени. Вот почему праздник занимает так много места в жизни первобытного человека. Вот одна из причин того, почему на труд негры тратили не больше, если не меньше, времени, чем на культовые пляски.
Населив мир мириадами духов, первобытный человек почил от трудов своих в блаженной вере, что постиг абсолютную истину. "Дух истины необычайно мало развит у первобытных народов", — замечает Ф. Ратцель. Многие путешественники наблюдали, что любому явлению примитивный человек дает моментальное объяснение; он всеведущ, ибо никакая загадка природы не может поставить его в тупик. Воистину, ум его переживает упоительное состояние равновесия, видя во всем простую игру духов, с которыми можно поладить.
И если верно было бы основное положение идеализма, что история есть не что иное, как последовательное саморазвитие духа, то человечество так и не вышло бы из первобытного состояния.
Итак, страна, в которой так свободно развивался предприимчивый дух энтузиастов буржуазного века, была с самого начала осуждена на то, чтобы также стать грубо сколоченной клеткой для черных сыновей Африки. Первые, прокляв европейское рабство, совершили смелый бросок в Новый Свет в поисках свободы, вторые, не менее любившие свободу, были бесцеремонно лишены ее и обращены в рабов. Новый Свет для них оказался тьмой рабства. "Именно они — Трудолюбие, Свобода и Справедливость — пересекли в давние времена неведомые водные пространства, чтобы найти убежище в Америке, — писал Уильям Дюбуа. — И все-таки они опоздали, потому что их опередила Алчность, которая и привезла с собой в Америку черных африканских рабов".