Суд Рейнмена
Шрифт:
– Назовите ваш контактный телефон.
Он продиктовал цифры своего «резервного» номера мобильника.
– Подождите минуточку, — щёлк, щёлк.
Он устроился поудобнее на скамейке, устало вытянув ноги и прикрыв глаза. Через минуту ожил его мобильник, и дежурная такси-сервиса сообщила:
– Через две минуты к остановке подъедет серый «Фольксваген – Пассат».
–
Убрав телефон, он снова закурил, хотя обычно очень строго контролировал ежедневное количество сигарет. У «Мальборо» был особый вкус — вкус студенческих лет, перерывов между парами, смеха од-нокурсников, шороха кленовых листьев у крыльца, суеты и волнения сессий, шелеста страниц учебника, радостной усталости после трудного экзамена, закончившегося записью «отлично» в зачётке. Наверное это было лучшее время в его жизни. Тогда он ещё не знал, что он болен и жил как жилось. Болезнь про-снулась в нём совсем недавно, и имя ей — ненависть, желание сделать мир лучше, желание защитить лю-дей, помочь им спокойно жить в своей стране, не опасаясь всякого человеческого мусора…
Он курил не спеша, поднося сигарету к губам и отодвигая в сторону, щурясь на мерцающий оран-жевый огонёк и сбивая пепел на асфальт.
Может, он не всё делает правильно. Может, он излишне жесток. Но он справедлив.
«Если на зло отвечать злом, чем же тогда отвечать на добро? На зло вы должны отвечать по спра-ведливости, а на добро отвечайте добром!» — учил их сэнсэй . Он усвоил этот урок и со всеми поступает по справедливости. Может ли справедливость быть жестока?
Может. Но справедливая жестокость оправдана, а тупая беспричинная жестокость малолетнего нар-комана, бьющего пенсионерку обломком трубы, алкоголика, пыряющего ножом за справедливое замеча-ние, шайки отморозков, избивающих одинокого прохожего, ничем не оправданна. Она несправедлива, опасна и должна пресекаться без колебаний, без сантиментов и без этих нюней о жалости к «страдальцам от шприца и бутылки». И без промедлений. Промедление смерти подобно.
Он бросил в лужу второй окурок и поднялся, увидев, что к остановке подъезжает серый «Фольксва-ген» с оранжевой мигалкой – «шашечками».
В такси он неожиданно вспомнил, как однажды, в шестнадцать лет, ночью курил на своём балконе, когда в его комнату зашла бабушка. На его счастье, ночь была безлунная, бабушка страдала близоруко-стью и спутала огонёк его сигареты со светом мигалки въехавшего во двор такси. В его семье считалось, что начинать курить в шестнадцать лет рано, даже мальчику, и ему бы крепко влетело. Он тихо, про себя рассмеялся, вспомнив себя подростком, прячущимся от старших. Но уже тогда он был болен.
Иногда ему кажется, что он был болен ещё до рождения, задолго до того, как оголтелая орава нале-тела на него дождливым вечером. Болезнь спала в укромном углу его подсознания,
– Приехали, хозяин. Десять пятьдесят с вас.
– Спасибо. Сдачи не надо.
Его сочтут сумасшедшим. Они настолько привыкли протестовать пассивно, молча, в глубине души, что любого, бесстрашно бросившего вызов уличному беспределу, примут за психа. Только безумец мо-жет быть так жесток с бедными страдающими больными людьми. Только ненормальный может сцепиться с не управляющим собой человеком. До сих пор о нём говорили другие люди, те, кто может не совсем правильно его понимать. Пора и ему объясниться, рассказать о своих мыслях и целях. Быть может, для этого сойдёт популярный еженедельник «Мозаика» с рубрикой читательских писем. Он попытается объ-яснить своё поведение всем, кто считает его свихнувшимся маньяком. Умные люди его поймут. А на ду-раков с их дурацкими измышлениями ему наплевать.
Небо уже прояснилось. Сколько на нём звёзд! И оно вовсе не чёрное, а ярко-синее, до прозрачности. Чёрный день, синяя ночь, как в фильме. Оно прекрасно. Мир прекрасен. И его нельзя отдавать на поруга-ние и уничтожение этим орущим, гнусавящим и визжащим подонкам.
Об этом он будет говорить.
За это он будет бороться.
Он — защитник людей.
Он — защитник мира людей.
Он — борец за порядок и красоту.
Он — организатор, стратег и лидер военной кампании за безопасность жизни людей.
Он — вершитель правосудия.
Он — человек дождя.
… Иветта Малькова сидела в гостиной и хмуро рассматривала свои замазанные зеленкой ссадины на коленях, совсем как в детстве. Она часто расшибала их, играя в войнушку, падая с велосипеда или «тарзанки», или в драке. В детстве у неё, как у мальчишки, не успевали заживать синяки и ссадины на коленках, локтях и костяшках пальцев.
И теперь она, как в детстве, пришла домой с разбитыми коленями, только дело сейчас гораздо серь-ёзнее, чем падение с соседского абрикосового дерева или драка в школе. Она упустила преступника. Он первый, кто ушёл от неё за последние 10 лет. И от этого ей больнее, чем от ссадин.
В серванте тонко зазвенел хрусталь; ему вторили стёкла в окнах; в гостиную шумно ворвался Алек-сей Станиславович Мальков.
– Ну, что, Ветка, залатала раны? — прогудел он и так бухнулся в кресло напротив сестры, что оно жалобно затрещало.