Суд
Шрифт:
Сейчас Оганов и Травкин пытались для себя выяснить, почему не сработали сигналы о Глинкине, которые они имели? Все-таки сигналы были глухие: один безымянный телефонный звонок в ОБХСС и два — в прокуратуру, да еще анонимка в ОБХСС, в которой, правда, подробно описывалась пятисотрублевая взятка, причем автор утверждал, будто сообщником Глинкина является Лукьянчик. Телефонные звонки к делу не пришьешь, а анонимку проверили формально и, ничего толком не выяснив, положили под сукно. Травкин как следует проверять анонимку не захотел, и без нее работы было под самую завязку. Сейчас ему сказал об этом Оганов, но в ответ Травкин напомнил Оганову про письмо учителя Ромашкина, о котором тот вроде забыл…
Действительно, месяца три назад в прокуратуру поступила подписанная жалоба учителя Ромашкина. Его пригласили на беседу, и он подтвердил, что давал Глинкину взятку за квартиру, но на другой день, когда Оганов уже собирался с этой жалобой пойти в райком партии, учитель явился снова и жалобу свою забрал, сказав, что он написал ее сгоряча и теперь от нее отказывается…
— Все-таки вы могли поработать с этим учителем, убедить его, — сказал Травкин.
Оганов недовольно поморщился и, взяв со стола анонимку, начал ее перечитывать.
— А вы разве не могли поработать с этой анонимкой? — проворчал он своим густым басом, испытывая, однако, неловкость оттого, что они сейчас так откровенно и несолидно отфутболивают свою вину друг другу.
Но в анонимке действительно было кое-что доступное проверке. Автор сообщал, например, что он своей жилплощади лишился летом прошлого года при чрезвычайных обстоятельствах. Он, правда, не уточнял, при каких, но покопать здесь можно было…
— И еще есть щелочка, — гудел Оганов, продолжая читать анонимку. — За взятку он жилплощадь получил, только они обманули его и дали квартиру похуже. Ведь можно было проверить все ордера за прошлое лето? И найти тот, который был выдан без основания? Наконец, можно было найти документацию выдачи квартиры по чрезвычайным обстоятельствам?
— А если они дали эту квартиру без всяких ссылок на обстоятельства? — начинал злиться Травкин.
Оганов почувствовал это и, шевельнувшись в кресле всем своим грузным телом, повернулся к Травкину:
— Злиться не надо, мы оба на этой истории учимся.
— Анонимку я доложил тогдашнему начальнику райотдела милиции, и он сказал, что если мы пустим дым, а это окажется клеветой, нам не поздоровится.
— Это было еще при Пушкареве?
— Да.
— Так они же с Лукьянчиком были первые друзья по рыбалке.
— По рыбацкой пьянке, — уточнил Травкин.
— Ну, видите? Все это следовало тогда учесть.
— Вы, товарищ Оганов, я вижу, большой мастер заднего ума, — уже совсем разозлился Травкин, а Оганов вдруг качнулся своим тяжелым телом — засмеялся:
— Ну, ну, давайте теперь мяч мне — про учителя Ромашкина.
Теперь они засмеялись оба, но засмеялись невесело…
Жара проникла и в тюрьму. Камера, в которой сидел Глинкин, располагалась над кухней, и в раскаленном воздухе были густо замешены кухонные запахи. А он гурман: уж на что вкусно готовила жена Лукьянчика и то он, бывало, куражился у них за столом — или ему в жареных грибах хруста мало, или тесто в пироге переслащено. А тут глотай тяжкий дух тюремной похлебки. Глинкин дважды за утро поднимал шум, вызывал надзирателей и требовал устроить в камере сквозняк. Ему объясняли, что здесь не санаторий и не гостиница, и запирали дверь.
Вонючая духота мешала думать. Впрочем, пока и думать-то было не о чем, он же еще не знал толком, за что взят, а главное, какими уликами против него вооружено следствие. Пока не вызовут на первый допрос, лучше не ломать голову попусту. Он стал вспоминать о том, что было раньше… там, в Брянске.
Вот где в свое время было заварено славное дельце. Если б не случайное осложнение, за год они бы на троих имели около миллиона. Но из-за одного дурака дело завалилось на самом разбеге. Про грузин говорят, что у них много денег, но еще больше темперамента, и это очень верно. Такой вот грузин неожиданно влез в их дело со стороны и начал пороть горячку, а потом и шантажировать. Испугаться его — означало бы потерять добрую половину дохода. Тогда решили его убрать. Наняли умелого паренька из уголовников, и тот грузина укоротил. Но одна же беда не приходит. Только обезвредили грузина, прокуратура выходит на всю их троицу: какая-то ревизия в бухгалтерии Облпотребсоюза наткнулась на подозрительные документы — двоим из них замаячила тюрьма года на четыре, а то и больше. Но в бой ринулся третий: он привез из Москвы опытнейшего в подобных делах адвоката, который за три дня вконец запутал следствие, опроверг большинство улик и добился детского приговора — по году. Под следствием они просидели девять месяцев, так что на том все дело и кончилось. Но тут новая беда — опасно зашевелился уголовный розыск с тем укороченным грузином. И тогда они решили — всем разъехаться в разные стороны. Глинкин воспользовался одним своим старым знакомым, занимавшим высокий пост, и тот, дабы Глинкин не мозолил ему глаза с их знакомством, дал ему звонкую рекомендацию, с которой он и перебрался в город Южный…
С тех пор у Глинкина не меркнет вера в силу дружбы и еще в адвокатов. Сейчас он уверен, что Лукьянчик его не подведет и слова лишнего на него не скажет. А насчет хорошего адвоката он позаботился заблаговременно: местный, прирученный им, адвокат Сверчевский будет действовать не хуже того московского. Но посмотрим, может, обойдемся и без него…
В комнате следственного изолятора, куда привели Глинкина на допрос, похлебкой не пахло, но жара была тут почувствительнее. Рубашка противно прилипала к спине, пот струйками сбегал по шее за воротник. Голос следователя доносился до него как бы издалека, его заглушал врывавшийся в раскрытое окно пронзительный крик галок…
Следователь прокуратуры Арсентьев читал Глинкину заявление на имя прокурора от учителя Ромашкина, которого Глинкин хорошо помнил — тихий такой учителишка математики из школы фезеушников, но почему-то вызывавший у него безотчетное беспокойство. Чуяло сердце!
Глинкин сидел с мрачным, низко опущенным лицом и отрешенно слушал. Один только вопрос тревожил его сейчас — что у них против него еще, кроме этой дурацкой взятки у Ромашкина?
Заниматься громким чтением Арсентьеву пришлось неожиданно — доставленный на допрос Глинкин заявил, что он нечаянно раздавил очки и читать сам не может. Вранье — очки он нарочно оставил в камере. Сейчас у него главная задача — протянуть время: все-таки должен вступить в дело Григорий Михайлович Сверчевский, который все и решит, в том числе и то, нужно ли ему врезаться в дело.
Сверчевский появился возле него несколько лет назад, вскоре после того, как он стал заместителем председателя райисполкома. Однажды к нему на прием пришел мужчина необычайно благородного вида: осанистая фигура, одет строго — черная тройка, университетский значок на лацкане, черный галстук с жемчужиной, падающая на плечи грива седых волос, глянцево выбритое лицо, белые холеные руки, на безымянном пальце массивное обручальное кольцо и глаза — крупные, светло-карие, внимательные, спокойные… Пришел он к Глинкину на прием по квартирному делу, которое коротко изложил своим мягким, вкрадчивым голосом. Прямо скажем, просьба у него была нахальная: он разводился со старой женой и сходился с новой, помоложе… «Любви все возрасты покорны», — сказал он с печальной улыбкой. Старой жене — «чтобы молчала», объяснял он с подкупающей прямотой, — нужно оставить старую квартиру, а у новой жены есть дочка-школьница, и поэтому ему нужна трехкомнатная квартира. Первый раз Глинкин тотчас выпроводил его с категорическим отказом, но он знал, что этот седогривый придет еще раз, чувствовал, что придет. И не ошибся. На этот раз они поняли друг друга…
Григорий Михайлович Сверчевский в городе Южном был популярным адвокатом. Про него говорили: «Ловок как черт, денег у него мешок». Он первый в городе имел собственную автомашину, а на берегу Сыпяти выстроил дачу-замок с башнями по углам и обнес ее высоким начальственным забором темно-зеленого цвета. По его даче объясняли дорогу приезжим: «Дойдете до адвокатской дачи с башнями, поворачивайте направо…» Однако недавно он, по состоянию здоровья, беспокойную адвокатскую деятельность бросил и стал юрисконсультом в местном отделении «Сельхозтехники». А вскоре после знакомства с Глинкиным по совместительству начал работать юристом и в райисполкоме. Но в действительности главным и хлебным его делом оставалась… адвокатура. Только уже не честная, официальная, заканчивающаяся речью в суде, а никому не видимая, подпольная. Последние годы они с Глинкиным работали на пару, выручая попавших в беду денежных людей.