Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
Не мог Илюша выразить словами то, что чувствовал и о чем думал. Ему было обидно: почему всегда в сказках главными бывают цари с царицами, а бедняки хуже всех. Вот и здесь — хотели отдать дракону вместо царевны рабыню-сиротку. Почему? Сейчас бы и Ваня сказал: «Если сирота — значит, можно кровь пить?» И Георгий этот, подумаешь, царский заступник. Буденный воевал против царей, шашкой их рубал, а этот защищает… Илюше даже представилось, что Георгий вовсе не храбрый, а трус. И царская дочь была уродиной, зато рабыня-сиротка — красавица!
— Что же ты молчишь, Илюша?
— Надоели богачи да цари, только себе заграбастывают… — сказал Илюша и покраснел, потому что вышло нескладно.
Тина внимательно поглядела в его строгие серые глаза.
— Вон ты какой… — сказала она с улыбкой, и было непонятно, удивляется она или одобряет. — Может быть, ты и в бога не веруешь?
— Нет.
— Гм… Тогда тебе не стоит записываться в скауты. По нашим законам надо чтить господа… Впрочем, может быть, и хорошо, что ты рассуждаешь по-своему. Я тебе не судья, Илюша. Я сама…
Тина запнулась, хотя Степа все понял. Он сожалел, что разговор у Илюши с Тиной не получился. Ему хотелось, чтобы друг убедился сам, какая Тина хорошая, добрая, и к тому же… не очень богомольная… Степе была известна одна тайна, и он решил вызвать девушку на откровенность.
— Тина, ты за комсомольцев или против?
Степа легонько, локтем толкнул Илюшу: дескать слушай, что она ответит.
Улыбка скользнула по губам Типы. Она не обиделась на Степу за несуразный вопрос, а может быть, в душе обрадовалась ему: хотелось высказать наболевшее, найти ответ на то, что не давало покоя ни днем ни ночью.
— Как тебе сказать, Степа… Комсомольцы стремятся к тому, чтобы не было на земле угнетенных и голодных. Я тоже этого хочу, но комсомольцы в бога не верят; и тут я не знаю, кто прав… Сердцем чувствую, что будущее за ними. Вообще они для меня непонятные люди: сами разуты, раздеты, истощены, а паек отдают голодным… Я часто молюсь за них, хотя меня уверяют и мама, и отец, и товарищи по отряду, что комсомольцы — наши враги.
Ребята были поражены признанием Тины.
— Почему же ты не запишешься в комсомол? — спросил Степа.
— Меня не примут, Степушка. Я ведь дочь священника, верую в бога. Правда, у меня своя вера. Я молюсь, чтобы все люди были счастливыми, чтобы исчезли жестокость, зависть и воцарилась любовь. Но как этого добиться, не знаю… — Тина усмехнулась и сказала: — Наверно, я кажусь вам смешной, правда?
Она поднялась и вдруг с подозрительной улыбкой поглядела на Степу, погрозила ему пальцем:
— Степа, а ведь ты с хитростью задал мне вопрос. Признавайся, так или нет?
Степа заерзал на месте, почесал в затылке и сказал смущенно:
— Я видел, как ты в Народном доме спорила с Митей Азаровым про бога… А потом вы танцевали…
Тина не удержалась от смеха.
— Да ты, никак, следишь за мной?
— Я нечаянно увидел…
— Ну ладно, ребятки, мне пора. Буду с вами дружить, вы мне оба нравитесь. — Она погладила Илюшу по щеке. — Поправляйся и приходи к нам. Да, чуть не забыла: Поль собирался тебя навестить.
Так и случилось. Поль не хотел упускать добычу и, несмотря на раздор Илюши со скаутами, пришел на Солдатскую улицу.
Было это воскресным утром. Степа примчался к Илюше запыхавшийся, торопливый. Он так спешил, что в передней скомкал половики и заработал от бабушки шлепок по спине.
— Погляди в окно, — сказал Степа и раздвинул занавески. — Погляди, что там делается.
В эту минуту тишину улицы нарушил звук фанфары. Старушки закрестились: архангелы, что ли, затрубили о конце света?
Ребятишки, привлеченные невиданным зрелищем, лезли через заборы.
Поль подождал, пока соберется побольше пароду, и стал говорить нараспев, ни к кому не обращаясь:
— Слушайте, слушайте! Я — голос природы: в тиши ночи ожидаю вас, в журчанье ручья пою вам, в шуме ветра зову вас. Будьте сильными и свободными, уходите от каменных стен в зелень дубрав…
Собравшиеся ничего не поняли, но продолжали слушать.
Из окна хорошо было видно, что происходит на улице, но Илюша прятался за цветами, не хотел, чтобы его видели скауты.
На улице затевалась игра в городки. Уличную команду возглавил Бориска-Врангель. Принесли городки, палки, начертили два квадрата, и Врангель начал устанавливать в своем квадрате фигуру. Это была «колбаса». Илюша любил городки и знал: чтобы выбить «колбасу», надо очень метко попасть в передний городок, тогда остальные разлетятся сами. Но если промажешь, неловким ударом выкатишь городок из середины, то придется помучиться, выбивая остальные по очереди.
Врангель установил фигуру и подмигнул своим: дескать, покажем скаутам, как надо играть!
Первым начал Поль. Он прицелился и ловким броском вышиб все городки; они, точно брызги, разлетелись в разные стороны. Один даже завертелся юлой и закатился под соседнюю подворотню. Ребятишки с криками побежали за ним.
— Браво, Поль! — одобрил Гога Каретников и стал засучивать рукава, собираясь разделаться с очередной фигурой, которую с унылым видом устанавливал Врангель.
Это было «письмо» — пожалуй, самая трудная из фигур. Ее сначала полагалось «распечатать», то есть выбить центральный городок, поставленный на попа. При этом нельзя задеть битой ни одного из четырех, стоящих по углам квадрата: если хоть один упадет, надо начинать сызнова.
Полю нужна была победа: от этого зависел авторитет скаутов. Поэтому он не доверил сложную фигуру Гоге Каретникову, любящему похвастать. Поль целился старательно. Стекла его очков хищно поблескивали. Все замерли. Взмах — и опять ликующие возгласы встретили меткий бросок: палка-бита змеей проскользнула по центру и выбила средний городок. Остальные даже не шелохнулись.
Врангель вспотел, суетился, его команда отстала на три фигуры. Илюше стало жалко его, захотелось, чтобы выиграл Врангель, чтобы ребята на улице не поддались скаутам. Но где там, можно ли состязаться с такими ловкачами, как Поль.