Судьба кочевой культуры
Шрифт:
Шутники, балагуры и охальники, бадарчины создали свой особый фольклор, популярный в народе и признанный наряду с другими фольклорными жанрами. Это короткие полурассказы-полуанекдоты, в которых остроумный и ловкий бадарчин берет верх над тупостью, ленью, спесью, обжорством, стяжательством. Кто только не становился объектом их осмеяния — и китайский чиновник, взяточник и сластолюбец, и высокомерный нойон, кичившийся своей белой костью, злые и жадные до денег нойоновы слуги и, уж конечно, тупые и самодовольные ламы, забывшие корысти ради о своем основном предназначении — быть учителями, наставниками мирян на их тернистом пути к спасению. Вот несколько таких сюжетов.
Скупой нойон, уронивший на пол кусок жирной баранины, отказывает голодному бадарчину в праве поднять и съесть его («упавшего днем мяса не поднимают»). На другой день хитрый бадарчин мстит нойону, запутавшемуся в стременах и упавшему с лошади, отказываясь его поднять по той же причине.
Скупая хозяйка не пускает к себе в юрту уставшего с дороги бадарчина. Он тут же придумывает, что дух покойной жены странствует вместе с ним, а уж. духу суеверная хозяйка ни в чем не рискует отказать. Изобретательный бадарчин получает еду, ночлег, запасы мяса и масла в дорогу.
Бадарчин испортил дорогой кожаный барабан, употреблявшийся во время богослужения. Спасая свою шкуру, он хитро оправдывается: «Во всем виновато совпадение — ночь первого числа месяца совпала с хуралом, моим желанием спать, с плохой кожей на барабане». А когда понимает, что наказания все равно не избежать, первым лезет в драку.
С юмором относятся бадарчины и к самим себе. Вместе со слушателями они весело смеются над одним из своих собратьев, который много ночей сражался с чертом, оказавшимся им самим, или над бадарчином, нашедшим в степи мешочек с лекарством и съевшим его («грех выбрасывать такое лекарство»), а теперь стонущим от жжения в желудке.
Мне всегда казалось, что бадарчины уже навсегда ушли в прошлое, и вот теперь передо мной сидит живой бадарчин. Конечно, он не странствует по монастырям и городам, тем более что монастырь-то в Монголии всего один, но именно он в начале нашего века шесть лет своей жизни провел в скитаниях по монастырям. Вангийн хурэ, Их хурэ, У Тай, Лавран, Гумбум, Сэра, Брайбун… — более чем в сотне монастырей Монголии, Китая, Тибета побывали за шесть лет Галсандарга и два его товарища. Двенадцатилетним монастырским учеником-хувараком [3] начал он это путешествие, восемнадцатилетним юношей закончил его. Ни дождь, ни снег, ни палящее солнце, ни гобийские пески — ничто не служило препятствием. Шли по двадцать километров в день, по две пары сапог снашивали за год — да не нынешних, что шьют в сапожных артелях, а таких, какие в старину шили вручную. Неказистые, тяжелые, с загнутыми вверх носами — казалось, им не было сносу, но и они не выдерживали тягот пути.
3
Хуварак, банди — послушники, ученики в ламаистских монастырях.
Ночевали бадарчины где придется — ив юрте бедного арата, и, если повезет, в доме нойона, и, конечно, в больших и малых монастырях, где имелись специальные дома для странников. Большие оседлые монастыри всегда служили центром притяжения окрестного населения — туда шли на богомолье, на большие праздники-хуралы, сроки проведения которых заранее вычислялись по лунному календарю, шли поклониться святыням, принести большие и малые жертвы, совершить обряд обхождения святого места. Были среди пришлого населения и странствующие монахи. Монастырский устав позволял им три дня жить в монастыре — небольшая передышка на далеком пути. У странников отбирали котомку и посох, три дня их поили и кормили за счет монастыря. Тем, кто хотел задержаться подольше, приходилось отрабатывать свое пребывание. Если ты гелюнг или гецул [4] , пожалуйста, участвуй в богослужении. А если ты банди или хуварак, подметай двор, разноси еду или чай, обходи мирян с блюдом для пожертвований — работа всегда найдется. Именно так зимовали в больших монастырях Галсандарга и его товарищи.
4
Гелюнг, гецул — степени посвящения в монахи.
Галсандарга был младшим, поэтому обязанности разносчика чая и подметальщика чаще всего выпадали на его долю.
Два года он прожил в Тибете. Но до Лхасы так и не добрался — не хватило дегнег. Их не хватило даже на дорогу (плату за жилье, одежду, еду — ведь не всегда и не все монахам доставалось бесплатно). А учеба, да еще в лучших монастырях Тибета, оказалась недоступной роскошью. Пришлось вернуться домой в монастырь Нойона хутухты на севере Гоби.
С тех пор прошло шестьдесят с лишним лет. Народная революция, закрытие монастырей… Уйдя из монастыря, Галсандарга стал скотоводом, потом овладел редкой и сейчас еще в Монголии профессией овощевода. И вот теперь пенсионер. Обычная судьба многих бывших лам Монголии. Только побывать в Тибете редко кому удавалось. И сейчас вечерами, когда свищут гобийские ветры и песок проникает во все щели, Галсандарга с удовольствием рассказывает внукам и гостям о скитаниях своей юности.
Размышления у разрушенного некрополя
Заброшенные, забытые, оскверненные могилы… Наверное, такие были всегда. Чтили одних, забывали других, третьим вообще не полагалось иметь могил. Могилы предков — часть культуры народа, но не только. Это еще и символ связи времен — прошлого с настоящим, настоящего с будущим. Исчезают могилы, и связь обрывается.
О существовании некрополя последних пяти нойонов, правителей бывшего Дзасактуханского аймака, я впервые услышала в 1970 году. Помню, что мне тут же захотелось добраться до него и все осмотреть самой — ведь это единственный из сохранившихся некрополей бывших феодальных владык одного из четырех основных административных подразделений дореволюционной Монголии. Однако судьба была против: препятствовал дождливый сезон и соответственно высокий уровень воды в реке Тэс, преодолеть которую вброд на экспедиционной машине было невозможно. Трижды после 1970 года я пыталась это сделать — каждый раз неудачно, и вот наконец такая возможность появилась снова. Август 1985 года в Хубсу-гуле оказался достаточно сухим, река обмелела, можно было попытаться еще раз. Этнографический отряд нашей экспедиции состоял в тот год из трех этнографов — В. П. Дьяконовой, Д. Нансалмы и меня, водителем был Вадим Юдин. На общеотрядном совещании решили, что на сей раз не отступим ни за что.
Местность, в которой находится некрополь, по-монгольски называется Шарилийн цагаан чулуу (дословно «Белый камень мумий»). Она входит в административные границы сомона Цэцэрлэг Хубсугульского аймака МНР и расположена примерно в тридцати пяти километрах к северу от центра первой бригады.
Было опасение, что не удастся найти проводника, так как места, где находятся могилы правителей, всегда считались у монголов священными и запретными, однако долго его искать не пришлось. В первой же юрте, где мы объяснили, что задача нашей экспедиции — изучать монгольскую культуру и описать по возможности все ее мало-мальски сохранившиеся памятники, хозяин изъявил желание помочь нам, и, прихватив родственника, приехавшего к нему из города и тоже заинтересовавшегося нашим рассказом, мы двинулись «на объект». Правда, он не очень хорошо помнил, где это место находится (потом признался, что не был там более двадцати лет и даже обрадовался возможности съездить туда вместе с нами), так что мы добирались до места более двух часов, сначала на машине, а когда ее возможности оказались исчерпанными — пешком.
Мы долго поднимались по склону горы. Потом как-то вдруг вышли на протоптанную тропу. Последний рывок вверх — и перед нами предстало несколько полуразрушенных срубных построек, свалка из досок, камней, костей. Чувствовалось, что здесь поработало не только время, но и рука человека. Через некоторое время тоскливое ощущение всеобщего развала отступило, и мы занялись обследованием того, что еще осталось и что можно описать, измерить — вообще научно зафиксировать.
Некрополь находится на вершине горы и выглядит следующим образом: пять срубных построек, из которых одна в центре, остальные четыре расположены вокруг нее почти впритык (возможно, потому, что ровная площадка, на которой могли разместиться постройки, относительно невелика). Два сруба почти полностью разрушены, остальные три частично повреждены: сорваны крыши, вскрыты находившиеся внутри саркофаги, содержимое их исчезло. Тем не менее по тому, что сохранилось, можно без особого труда представить себе, как выглядел некрополь до разрушения.
Каждый сруб представлял собой глухую постройку, без окон и дверей. В двух из сохранившихся видны внутренние срубы меньшего размера, в них находятся остатки саркофагов. Внешний и внутренний срубы сделаны из тесаных бревен, квадратных в сечении, саркофаги — из толстых досок. Размеры всех трех сохранившихся срубов практически одинаковы: в длину, ширину и высоту примерно около двух метров. Фундаментом каждого сруба служит платформа из наваленных грудой камней красноватой местной породы. Мы встречали камни такого цвета, пока поднимались по склону горы.