Судьба кочевой культуры
Шрифт:
Через разрушенные крыши можно рассмотреть, что находится в срубе, и представить, как выглядел каждый бумхан (так по-монгольски называются срубные гробницы такого типа) внутри. Внутренние срубы также сломаны, у саркофагов сорваны верхние перекрытия, но сами они стоят на месте. Один из них совсем пустой, во втором лежит только череп, в третьем — весь скелет полностью. При разрушении срубов и саркофагов и вытаскивании находившихся там трупов наружу (об этом можно судить по некоторому количеству человеческих костей, валяющихся вокруг) этот труп явно был нетронут, и по нему мы можем составить представление о позе погребенного. Тело лежало на правом боку, с подогнутыми ногами, ладонь правой руки подпирала правую щеку, лицо обращено на запад. Более всего это напоминает каноническую позу махапари-нирваны Будды, известную по многочисленным скульптурным и живописным изображениям в странах буддийского мира. Археологи же, встречая такие положения погребенных в древних могильниках, называют их «позой спящего». Возможно, обе позы как-то связаны друг с другом.
Под скелетом были видны остатки высохшего можжевельника, который благодаря своим ароматическим свойствам активно использовался в ритуальной практике монгольского и сибирского шаманства и ламаизма. Над одним из трех срубов, посередине коньковой балки, сохранился ганджир — навершие в виде цилиндра, увенчанного куполом, один из характерных признаков буддийских культовых построек в Монголии.
Имена нойонов, похороненных здесь, известны — Чин-нойон, Хун Ван-нойон, Манчир-нойон, Доглондой-нойон и Эрдэнэ Дуурэгч-нойон. Именно в таком порядке друг за другом они правили. Первый умер в весьма преклонном возрасте, остальные относительно молодыми. Самое раннее погребение относится к концу XVIII века, последнее — к 1919 году. Так говорят местные старожилы.
Из разных исторических и этнографических источников мы знаем, что умершего нойона хоронили подданные всех сословий, но основное бремя расходов, связанных с погребением, несли его крепостные араты. Место для погребения выбирали высоко в горах. Это одно из основных правил, которое монголы с древности соблюдали по отношению к могилам своих правителей. Другим важным правилом был запрет кому-либо посещать их, а также охрана места погребения специальными военными отрядами. Кроме караульных, несших в этих местах пограничную службу, здесь мало кто бывал. Караульные заодно присматривали и за кладбищем, хотя трудно было ожидать, чтобы кто-то учинил здесь разбой. И тем не менее такой человек нашелся.
Наш проводник мало что знал и о самих нойонах, и об обряде их погребения, но на обратном пути завез нас к своему приятелю, чабану Пурвэ, который рассказал следующее. Как только разносилась весть, что очередной нойон умер, выделялся хошун (административная единица в составе аймака), которому поручалось приготовить все для погребальной церемонии. Лучшие плотники хошуна приезжали на место погребения и там сооружали саркофаг и два сруба. К моменту доставки тела их сооружали до половины, и лишь после того, как покойного нойона по всем правилам закладывали в саркофаг, оба сруба достраивали до конца и заколачивали наглухо. На современный лад объяснил Пурвэ тот факт, что в одних случаях над саркофагом воздвигалось два сруба, а в других — один. По его мнению, два сруба ставили те, кто добросовестно относился к своей работе и действительно хотел, чтобы тело нойона сохранилось как можно дольше.
От места кончины до места погребения тело нойона, обернутое в белый войлок, транспортировали на носилках. Носилки везли четыре всадника на белых лошадях — это была почетная обязанность, доверявшаяся особо избранным и знатным. За носилками шли ламы из монастырей аймака, за ними верхом ехали родственники и все прочие, кто был обязан или считал нужным принять участие в похоронах. Процессия растягивалась на несколько километров, а по времени могла длиться от нескольких дней до нескольких недель.
На месте погребения процессию уже ждали ламы, бормоча молитвы, на жертвенниках дымился, распространяя благовоние, можжевельник. Здесь тело покойного заворачивали сначала в белый и желтый хадак, затем в белый войлок и осторожно опускали в саркофаг, придав ему описанную выше позу махапаринирваны. Перед этим дно саркофага выстилали можжевельником, а все свободное пространство заполняли кусками каменной соли. Соль считалась хорошим консервантом и должна была уберечь труп от разложения. После того как сруб окончательно заколачивался, ламы совершали последнюю жертву духу умершего: на четырех (по числу стран света) жертвенных камнях, находившихся с южной стороны кладбища, жгли можжевельник, ставили «белую пищу» (молоко, масло, молочную водку, сыр и др.). Затем все покидали место погребения, и отныне для всех, кроме специально выделенных лам, оно становилось запретным. Дважды в год, зимой, в канун Цагаан сара (Нового года), и в начале первого месяца лета, пять лам приезжали на кладбище и совершали обряд жертвоприношения душе умершего. Делали они это все тем же способом — возжигали можжевельник и ставили молочные, то есть священные, «белые», продукты. Они продолжали это делать и после разрушения некрополя.
Народная молва связывает разрушение этого некрополя с именем Дэмчок-шулмуса (последнее слово означает «злой дух»), местного жителя, имеющего славу разбойника. Он якобы польстился на гробницы нойонов (особенно последнего), полагая, что найдет в них несметные богатства. Не обнаружив сокровищ, разъяренный Дэмчок-шулмус разгромил две и сильно повредил три гробницы, вытащил наружу всех покойников, кроме одного — того, чей скелет сохранился.
Наш информант Пурвэ в то время был ребенком, но, как и сейчас, уже пас свою отару в этих местах. Он видел кладбище после учиненного здесь разгрома и останки выброшенных нойонов — они имели вид усохших мумий, но вовсе не разложившихся трупов. Очевидно, соль и горный воздух, а возможно, и бальзамирование содействовали мумификации тел. Он утверждает, что это было в 1929 году.
Добавлю к этому небольшой этнографический комментарий. Места погребения правителей всегда считались у монголов табуированными. Духи предков, похороненных на родовой территории, становились духами-покровителями и защитниками родовой территории и проживающего на ней населения. Однако непременным условием такого покровительства должны были служить родовые жертвоприношения, сохранность могил, недопустимость по отношению к ним какого-либо осквернения. Достаточно вспомнить средневековые легенды о могиле Чингисхана, в которых говорилось о некой неведомой силе, останавливавшей людей, подходивших чересчур близко к месту его погребения, о гибели тех, кто осмеливался нарушить покой его гробницы, прикоснуться к его вещам, особенно оружию. Чингисхан был главой государства, и его дух считался покровителем народа в целом. То же, хотя и в меньшей мере, относилось к могилам правителей разных территориальных подразделений Монголии, на которые перешли запреты и поверья, существовавшие в родо-племенном, а потом уже и в феодальном обществе.
Прошло время, запреты рухнули, поверья развеялись. Хорошо это или плохо? Сначала думали, что хорошо. Сейчас почти уверены, что плохо. Почти, но не до конца. Поэтому и сейчас еще где-то жгут шаманские пещеры, крадут и продают иконы, оскверняют в поисках наживы древние и современные могилы. Рвется цепь времен.
Заключение
Шестнадцать очерков — шестнадцать сюжетов из истории традиционной культуры монголов, и в каждом из них видно, сколь слиты в ней воедино, как, впрочем, и в любой другой культуре, материальное и духовное начала. Действительно, о чем бы ни шла речь — о юрте, о нормах этикета, календарных в основе своей праздниках Цагаан саре и Надоме, кочевой кухне, свадебном обряде, монастырской жизни, — всюду культура выступает как единый, сбалансированный механизм, который хотя и делится на синхронные и диахронные уровни, на отдельные феномены, ритуалы, обряды, тем не менее воспринимается не как набор составляющих, а как некое единое целое.
Во Введении уже говорилось о специфике и уникальности кочевой монгольской культуры. Сейчас можно повторить этот тезис, хотя, как мог убедиться читатель, в культуре монголов, классических представителей мира кочевников, видны прежде всего черты общечеловеческие, универсальные. Приведем лишь несколько примеров.
Дом и очаг в доме все народы мира воспринимают как центр освоенного, обжитого пространства, обитаемой вселенной. Календари простые и сложные, циклические и линейные как способ ориентации во времени и его отсчета, также известны всем народам мира. Соответственно все, у кого есть календарь, отмечают те или иные календарные праздники, чаще всего приуроченные к смене сезонов года и связанных с ними хозяйственных занятий. У каждого народа есть своя система правил поведения людей по отношению друг к другу, включающая в себя этикет приветствий и прощаний, знакомства и поведения в гостях, этикет застолий, этикет взаимоотношений старших и младших, мужчин и женщин. У каждого народа есть своя традиционная система мировоззрения, охватывающая все стороны его жизни, рассматривающая природу, общество, человека в гармоничном равновесии, отклонение от которой считается нарушением правил, введенных отнюдь не людьми, а либо богами, либо некой абстрактной субстанцией, которая ведает всем, что происходит на земле.