Судьба на троих
Шрифт:
Как всегда, когда требовалось выразить покорность, я отрешился от происходящего и размышлял о чём угодно, только не о своём позорном положении. Вспоминал города и деревни, дороги, людей, которых встречал, а иногда и тех, кто отдавал мне кровь. Если чувства причиняют боль, следовало от них избавиться, с каждым годом сделать это удавалось всё легче, я привыкал. Вот и теперь даже не ощущал коленями каменных плит, пребывая далеко, в ином мире.
— Где твой рабский ошейник? — холодно спросил Аелия.
Я заранее расстегнул ворот рубашки, чтобы он без помех обнаружил утрату символа
— Охотник, которого ты не дал мне спокойно убить, получил твою и мою кровь. Теперь он повязан с нами обоими. Проблем это даёт больше, чем преимуществ. Ожерелье защитит его от чужих притязаний.
— Ты посмел обязать законом человека? — злобно прорычал он. — Ты никто, и не вправе заводить игрушки! Ты сам — вещь!
Его слова ничего не задели во мне, слишком часто они звучали и давно утратили первоначальный блеск. Я даже и отвечать не стал, пусть бесится, рано или поздно утихнет.
Он поднялся, надменно вздёрнул голову.
— Идём!
Ну вот, давно бы так. Что толку сотрясать воздух? Чешутся руки — дай им волю, потом всем сразу станет легче. Я встал одним текучим движением.
Знаю, что ящерку раздражает моя грация, но не собираюсь становиться неуклюжим, чтобы ему угодить. Странно вообще: мы ведь примерно одинаковы и ростом, и телосложением, только он, в отличие от меня, неловкий, резкий угловатый в каждом шаге и жесте. Точности это не помеха, но выглядит иной раз довольно жалко. У других драконов, а я немало их повидал, пластика работала иная.
Я шёл следом за господином, как и положено почтительно склонив голову. Как-то, забывшись, понёс её гордо, за что и получил несколько дополнительных рубцов на шкуре. У ящерки зрели рассажены по всему замку: докладывают, стерегут каждый шаг. Нет смысла лишний раз нарываться.
Дорогу в пыточную я знал так хорошо, что, кажется, колею в камне протоптал, раз за разом отправляясь туда за очередным наказанием. Вампиры живучие, а то давно остался бы от меня комок гниющей протоплазмы. Когда вошли в камеру, я, не дожидаясь приказа, разделся и стал на сбитый из досок квадрат.
Пока ящерка выбирал кнут по душе, я уже приготовился: и голову привычно склонил, и волосы убрал на сторону. Аелия больше всего любил хлестать по шее и плечам, а ещё — подколенкам. Вероятно, стремился доказать, что быть одновременно и согбенным, и коленопреклонённым — моя судьба на всю оставшуюся вечность. Пусть его, я же не спорил.
Первый удар пришёлся на спину, обжигая резкой болью, но я лишь поморщился. Прежде мог и на ногах не устоять, но с годами вампирская шкура становилась дубовее. Пауза, и витой ремень обрушился на плечи, обвивая шею, едва не разорвав горло. Теперь не смог сдержать стон, чувствуя вязко текущую по коже кровь. Это прилетела месть за снятую цепь. Следующий удар рванул предплечья и живот — это за то, что дерзнул воткнуть в царственное брюхо господина изрядный кусок варёной стали. Задел-то лишь краем, иначе с его медленной регенерацией он бы не размахивал так энергично кнутом, но какое это имело значение? Всё равно я всегда и во всём был виноват.
Ещё и
Когда экзекуция закончилась, горело огнём уже всё тело. Повреждений набралось так много, что восстановление не спешило. Кровь где уже запеклась, где вяло текла, пощипывая рубцы. Иссечённая кожа отличалась особой чувствительностью. Ящерка схватил за плечо и втолкнул в клетку.
— Посиди тут!
Я не ответил. Он ушёл. Эти рваные шаги я узнавал среди любых других, некогда их приближение наполняло парализующим ужасом, потому что означало новый круг истязаний. Сейчас я их просто слышал и принимал во внимание.
Зрели наверняка присматривали и тут, потому я не позволил себе упасть, где стоял, хотя именно этого и хотелось более всего на свете, а изящно ступая босыми ногами добрался до стены и чинно уселся возле неё на грубые доски. Ягодицам тоже досталось, мне было больно, да и к стене не мог прислониться разлохмаченной кровоточащей спиной, просто близость опоры создавала иллюзию защищённости.
Единственное, что уцелело — это пах. Конечно же, не по доброте душевной. Однажды ящерка прошёлся кнутом по этому месту, а у вампира, как и у человека, оно весьма чувствительно. Я не сдержался, бросился на него и разорвал бы напрочь горло, не приди немного в разум. Да, получил потом дополнительно с десяток полновесных увещеваний, но и ящерка урок усвоил.
Забавно, но из едва понимающего смысл бытия детёныша я постепенно превращался в древнего вампира. Драконий ошейник и давний договор ничуть не мешали мне набирать мощь. Аелия тоже матерел с годами, но медленнее, чем я, у этих тварей метаболизм такой. Я уже превосходил его силой, хотя и не часто давал это понять. Ждал своего часа. Вампиры вообще очень терпеливы, у них есть для этого и время, и основания.
Послушно сидя в клетке, дверцу которой никто даже не потрудился запереть, я старательно придерживал восстановление тканей. Во-первых, как уже говорил, не хотел слишком явно демонстрировать возросшую мощь, во-вторых, быстрое заживление ран брало больше энергии, нежели постепенный процесс, от лишней стремительности голод обострялся, начиная терзать не хуже боли. Я предпочитал дольше мучиться сжигающим кожу огнём, нежели спазмами пустого живота. Раз уж получил возможность выбрать пытку себе по вкусу, следовало пользоваться случаем.
Созерцание каменных стен, дышащих пронзительным холодом, наскучило быстро, я прикрыл глаза и стал вспоминать залитые лунным светом долины, пьяную сосредоточенность охоты, прогулки по городским улицам, когда всё вокруг дразнит предвкушением и разнообразим.
Ящерка, пока держал меня при себе, кормил скотской кровью, часто уже холодной и свернувшейся. Лишь в качестве особой милости мне дозволялось осушать его дичину перед тем, как растерзает её сам. Драконы в звериной ипостаси отличались невероятной прожорливостью, но Аелия охотился редко. Я вечно был полуголоден, изнурён, замучен. Оказавшись на относительной воле, легко восстановил силы и ясность рассудка.