Судьба на троих
Шрифт:
Каким же прекрасным предстал моему разуму большой мир после долго заточения в замке. Поскольку время от времени мне приходилось возвращаться в эти стены, где никогда не ждало ничего хорошего, я сохранил остроту восприятия. Существование и спустя столетия оставалось для меня чудом.
Боль понемногу отступала, и я стал прикидывать, когда же мучитель выпустит на волю. Охотника я оставил относительно хорошо защищённым, но знал, как орден посмотрит на единственного чудом выжившего в бойне, и хотел скорее вывести его из-под удара. Странно, почему я вообще о нём попёкся? Он не мой детёныш, просто человек с примесью высшей крови оказавшийся в нешуточной опасности.
Меня передёрнуло. Вот именно поэтому и заступился за беднягу. Со мной рядом у него был шанс протянуть подольше. Дракону человек вряд ли требовался, каприз как нахлынул, так и пройдёт, а любой другой из нашей братии увидел бы в мальчишке только еду.
Звук шагов отвлёк от дум, знакомый чуть неровный, постукивающий. Я открыл глаза и посмотрел в сторону двери. Она тоже осталась незапертой и даже чуть приотворённой. Ящерка прекрасно знал, что я не посмею ослушаться прямого приказа и всячески мне это демонстрировал. Кто в итоге вёл себя взрослее?
Скрипнули петли, и в камеру вошла женщина. От одного вида её огненных одежд в помещении потеплело. Сколько её помню, всегда была такой — пламенной. Рея, полукровка человека и дракона. Ей не повезло, слишком много получить от смертной половины. Когда-то юная и прекрасная, она понемногу увядала, а ведь и двухсот лет не прошло с той поры, когда в одно из обязательных временных заточений в этих стенах я встретил её здесь впервые.
У нас закрутилась любовь или что-то такое, и довольно долго удавалось таить взаимную страсть от ящерки и его зрелей. Тем суровее оказалась расправа, когда всё открылось. Голод и кнут едва не убили меня тогда. Я держался сколько мог, а потом по обыкновению всех вампиров просто впал в спячку.
Аелия, как видно, испугался. Не желал он так быстро и просто лишаться ценной игрушки. Проснулся я не в камере на каменном полу, а в обычной постели, накормленный через специальные трубочки. В замке дракона сохранилось много предметов из прежнего времени.
Как он наказал Рею, не знаю, она не рассказывала, но с той поры сторонилась меня, лишь едва кивая, когда случай сводил нас в коридорах замка.
— Аелия будет недоволен, — сказал я, разглядывая бывшую подругу. — Лучше бы тебе держаться от меня подальше.
В каземате теплилась лишь одна свеча, но у меня прекрасное зрение. Некогда свежая кожа подруги истончилась, лицо прорезали морщинки, в чёрных волосах путались тускло-серые нити, взгляд потух. Полукровки старели иначе, чем люди. Я отстранённо подумал, как это, интересно, будет происходить у моего охотника? И когда? Он другой, но прожить должен примерно столько же.
— Зачем ему сердиться? — ответила она. — Я уже не способна тебя привлечь, даже если бы приложила к тому старание.
Вот тут она ошиблась. Меня чёрточки времени не пугали, всего лишь одна привлекательность сменилась другой, но, полагая, что лучше подруге грустить, чем отведать ящеркиных плетей, я промолчал.
— Ты всё такой же красивый.
— В рубцах и засохшей крови.
— Заживёт.
Рея остановилась у решётки, но в клетку не вошла, смотрела на меня с непонятной жадностью.
— У тебя, наверное, много женщин в большом мире.
Она что, не знает? Аелия после того случая наложил
— У меня нет никого. Даже слуги в доме все мужчины, чтобы не напоминали об этой стороне нормальной жизни.
Незачем ведь держать соблазн прямо перед носом. Рея словно не слышала, разглядывала моё нагое тело, на котором понемногу рассасывались следы кнута.
— Хоть посмотрела на тебя. Умру и больше не увижу.
— Никто не знает свой срок. Мы ещё встретимся.
Она кивнула и ушла, сутуля плечи и обнимая себя руками. Замёрзла, наверное, в этом каземате.
Днём я позволил себе поспать, свернувшись клубочком на досках, но, когда зазвучали, приближаясь, неровные ящеркины шаги, уже пробудился и смирно ждал очередного решения моей участи. Едва господин ступил в камеру, как я послушно перетёк из сидячего положения в коленопреклонённое, голову понурил так, что подбородок упёрся в грудь.
— Забирай одежду и иди за мной.
С вещами — значит не на пытку. Я послушался. Навстречу попался лишь слуга в кожаном с железными бляхами ошейнике. Раболепно кланяясь господину, он одновременно уставился на меня, за что и получил от ящерки кулаком в рожу так что укатился в боковой коридор. Правильно, нечего зариться на хозяйское добро.
Аелия привёл в покой, где мне и раньше приходилось ночевать, велел вымыться и одеться. В углублении на полу уже поблёскивала вода. Холодная, зато в выемке рядом с ванной лежал кусочек настоящего мыла, чем я и поспешил воспользоваться, укутав волосы и всего себя в душистую пену. Ящерка не уходил, размышлял о чём-то невесёлом, хмуро повесив голову. Я решил не обращать на него внимания. Вымылся до блеска, вытерся приготовленным на постели куском холста, оделся и стал на колени, дожидаясь внятных объяснений происходящего.
Вопросов я не задавал и не только потому, что моё положение не позволяло открывать рот, когда вздумается, но и не желая показывать слабость. Я же вещь, вот пусть и делает первый шаг, что бы ему там не требовалось.
Он заговорил, когда я уже и не рассчитывал получить хоть какие-то объяснения происходящего.
— Если ты думаешь, что шевеление в пустоте как-то изменит твоё положение, то не надейся. Никто не вправе разорвать договор.
Прозвучало так неожиданно, что я едва сумел утаить безмерное удивление. Мир после Потери стал меньше, вокруг него вырос барьер и всё, что находилось за ним, мы называли пустотой, но никто уже и не надеялся получить весточку извне. Дракон владел некой информацией, которая его тревожила, более того, он подозревал, что и я осведомлён? Отрицать что-либо было опасно, кроме того, знание даже скрытое, могло служить оружием. Я склонился ниже, словно обуял страх. Примерно так, в сущности, дело и обстояло.
Аелия шагнул ближе, бесцеремонно схватив за подбородок запрокинул мне голову и зло улыбнулся. Жёсткий металл сомкнулся на шее, звякнула пружина замка.
— Поноси настоящий ошейник, раз не оценил мою доброту. Если посмеешь снять, оставлю в замке навсегда. Сейчас убирайся. Человека покажешь мне после.
— Да, господин.
Он развернулся и вышел, а я так растерялся, что не сразу встал с колен.
Неужели незыблемость сущего нарушит новый катаклизм? Верить в лучшее я давно разучился. Впрочем, сейчас главным было убраться из горного чертога, обдумать слова ящерки смогу и позднее.