Судьба по-русски
Шрифт:
В моей ладони — проржавевший осколок!..
Казалось бы, кусочек металла — и только-то… Что же так приковало внимание моих коллег к этой крохотульке? Я вытащил из кармана еще один кусочек искореженной железячки — нашел его утром. И вот на ладони — два осколка. Какой силы образовалась пауза!.. Наверное, это была минута молчания… без команды…
Потом мы долго шли молча, слушая шелест стерни.
— А ты говоришь, как подвозить массовку… — нарушил молчание оператор, намекая на трудности администрации.
Заместитель
Мне не давала покоя мысль: «До чего же изранена земля… Какой уж год перепахивают ее, а осколки все терзают и терзают ее тело….»
…Съемка. По всему жнивью рассыпались люди. Измученные многочасовой репетицией, взрослые и дети были на пределе терпения. Казалось, вот-вот они выкрикнут: «Идите вы к черту с вашим кино!» — и уйдут в город. Я понимал: если сегодня не снимем, завтра из двух тысяч мы не соберем и двух десятков.
— Миленькие, родненькие мои! Еще чуток потерпите… Скоро подвезут воду, а может, и квас! — хрипел я в мегафон.
Ах, какая прелесть наши люди! Не за тремя рублями пришли они на съемку, они искренне хотят помочь кино.
Артисты-статисты уже знали: откуда вылетят немецкие самолеты, какие копны загорятся, где упадет «убитая» лошадь, что ни в коем случае нельзя улыбаться, какой группе в какую сторону бежать…
Показался самолет с поистине героическим нашим оператором на крыле. Без команды «Начали!» люди включились в действие: на лицах страх, отчаяние, крики, стоны… От загоревшейся соломы жаром обдавало лица, от дыма слезились глаза. Люди метались, как в аду!.. Операторский самолет, сделав несколько кругов над полем, ушел на аэродром.
— Съемка окончена! — скомандовал хороший мой помощник, второй режиссер Феликс Клейман.
Люди вяло, пошатываясь от усталости, поплелись к автобусам.
— Там… женщина… лежит! — надрывно выкрикнул кто-то из толпы.
Мы, не чуя ног, кинулись за догоравший стог соломы. Действительно, женщина, обхватив руками голову и уткнувшись в землю, лежала без движения…
Пока бежали, я успел все передумать: солнечный удар, лошадь ударила, попала под пиротехнический взрыв…
— Что с вами? — стараясь быть спокойным, спросил я.
Женщина подняла голову не сразу. Потом посмотрела на меня не мигая. Тело ее мелко вздрагивало, безвольно провела она рукой по одной щеке, По другой — смахнула с них крошки земли и солому.
Помолчав, я спросил:
— Вам плохо?
— Почему? — переспросила она, все еще не мигая.
— Съемка уже закончена…
— Почему?.. Мы ведь тогда лежали до темноты… Так врезался ей в память август 1941 года.
Вот он, осколок! Осколок в душе!
Вот почему мы делаем фильмы о войне.
Больно от осколка!.. До сих пор больно…
Про сейф и про Шурочку
Эвакуация Воронежского авиационного завода в глубь страны была спешной. Паники не было, но, чего греха таить, хватало и неразберихи. Немецкие бомбы уже падали на заводские корпуса, людей беспокоили слухи, что вот-вот и танки войдут в город… Силы, нервы заводчан были на пределе.:.
Эшелоны с оборудованием завода, с его рабочими, с инженерно-техническими службами прибыли в Куйбышев. А там уже вовсю развернулось строительство цехов завода. Возводили их согнанные из разных лагерей заключенные. Работа шла круглосуточно, потому что была телеграмма Председателя Государственного комитета обороны Сталина, чтобы выпуск боевых самолетов был налажен через две недели.
Но неожиданно обнаружилось, что в спешке эвакуации потеряны ключи от сейфа, где были секретные чертежи нового самолета. Руководители завода понимали — головы им не сносить. Что если ключи попали в руки врага?.. Что если чертежи выкрадены или с них сделаны копии?.. Все же решили пока не докладывать «наверх» о случившемся, а попробовать найти выход из создавшейся ситуации здесь, на месте…
— Может, из тысяч заключенных, строящих наши цеха, найдется «специалист» по отмычкам? — словно отвечая этим вопросом себе на какую-то мысль, произнес один из руководителей завода…
Через час-два перед ними уже стоял худой, с ввалившимися от недоедания щеками смертельно уставший мужчина лет сорока. Из-под полы видавшей виды телогрейки виднелся тяжелый сверток — инструменты, завернутые в мешковину. Некоторое время инженеры пристально всматривались в своего спасителя.
— Сможешь? — кивнул на внушительный железный шкаф главный инженер. Потом встал, за ним поднялись и остальные. На их лицах была и мольба, и… вина. Вина за случившееся, вина за то, может быть, что они инженеры, а он…
«Зек» угрюмо оглядел каждого и тихо пробасил:
— Выйти всем отсюда надо…
Все переглянулись в тягостном молчании. Потом кто-то сказал:
— Часовой останется…
Заключенный грохнул сверток на подоконник.
— Тогда открывайте сами! — И направился к двери, где стоял доставивший его сюда часовой.
— Ну ладно, не ломайся! Пойми и нас, дорогой… — с просительными нотками в голосе произнес главный инженер.
— И инструмент дали хреновый… Здесь же вам не самодеятельность, — примирительно проворчал «зек» и присел на корточки возле сейфа, рассматривая замки.
Инженеры торопливо вышли в коридор. Нервно курили, вполголоса обсуждая положение…
— Интересно, сколько он заломит за работу, что попросит?
— Известно что — свободу…
— Узнает Сталин, он нам покажет свободу…
Так гадали, судили-рядили руководящие горемыки, пока не открылась дверь и «мастер» не пригласил их в комнату. Толкаясь, инженеры бросились к раскрытому сейфу, в радостном возбуждении всматриваясь в папки, в «синьки», в рулоны, видневшиеся в металлическом чреве… Все было в полной сохранности.