Судьба семьи Малу
Шрифт:
— Я сейчас вернусь, — взволнованно заверил он.
— Вы живете здесь, в городе?
— Да. Я вернусь через полчаса…
И он не пошел, а скорее побежал в «Коммерческую гостиницу», потом остановил такси у вокзала и положил в машину свои вещи.
— «У трех голубей»!
Он не видел Корины. Он не хотел интересоваться ею. Теперь у него была своя собственная жизнь, и он так торопился ее начать, что пробка в дорожном транспорте, задержавшая их на некоторое время у перекрестка, показалась ему угрозой. А вдруг в ею отсутствие они сдадут комнату номер тринадцать? Эти люди не знали его имени. Они могут подумать, что он не вернется. Он выскочил из машины.
— Это я, — объявил он.
— А вы быстро справились! Хотите сейчас поесть или сначала отнесете вещи в комнату? Наши еще не пришли. Появятся через несколько минут. Обычно они садятся за стол в половине первого. Жюли! Иди сюда! Проводишь молодого человека в тринадцатый номер. Посмотри сначала, убрана ли комната.
Здесь все ему нравилось: старая лестница и ее запах, странный коридор с неожиданными поворотами и еще более неожиданными ступенями, с номерами на дверях, выведенными светло-зеленой краской, и свет маленького фонаря, льющийся с потолка.
Комната оказалась больше, чем он думал, больше, чем в «Коммерческой гостинице». Пол был выложен красными плитками, на них лежали два коврика. В комнате стояла железная кровать с Распятием над ней, черная печь, умывальник без проточной воды, а окно было так низко, так близко от пола, что приходилось чуть ли не вставать на колени, чтобы выглянуть в него.
— Может быть, вам что-нибудь нужно?
Круглый стол красного дерева, два разрозненных стула, из них один с соломенным сиденьем, и вольтеровское кресло. Одежду можно было повесить на стену и закрыть занавеской из цветастого кретона.
Было светло. Весело. Слишком весело. Он сердился на себя за то, что ему так весело. Он вспомнил, как на него смотрел его двоюродный брат Бертран, который, по-видимому, так завидовал ему, вспомнил взгляды рыжего Петерса, тоже, казалось, считавшего, что Алену повезло.
Ему было стыдно. Он бормотал, распаковывая свои чемоданы, содержимое которых бросал на кровать:
— Прости меня, папа…
Завтра утром он начнет работать возле м-ль Жермены. Он видел ее только мельком, но она уже понравилась ему, потому что была частью того мира, в который он вступал, а в воскресенье он пойдет навестить Франсуа Фукре.
Ни одной минуты он не думал ни о матери, ни о сестре. Он спустился по лестнице, к неожиданным поворотам которой еще не привык, и почувствовал чью-то руку на своем плече.
— Сюда, молодой человек! Поверните налево. По коридору. Эти господа только что сели за стол.
Он покраснел, перешагнув порог столовой, потому что отдавал себе отчет в том, какой он неловкий, какой невежественный. У него было ощущение, что он вступает в жизнь с пустыми руками.
Глава 5
В начале третьего Ален сел в трамвай, почти напротив «Кафе де Пари». Было воскресенье. Хотя поблескивало солнце, на некоторых перекрестках северный ветер щипал нос и уши. Утром, из окна своей комнаты, он впервые этой зимой увидел, как легкий пар шел изо рта людей, торопившихся к мессе, слышно было, как каблуки постукивают по булыжнику.
Он не подумал, что этот номер трамвая шел в сторону кладбища, и нахмурился, заметив ехавшие вместе с ним три-четыре семьи. В руках у людей были хризантемы.
Он направлялся не на кладбище. Он ехал дальше. Здесь улица расширялась,» превращалась в дорогу, большую, но все так же немощеную. С двух сторон ее обрамляли двухэтажные дома, большей частью серые, некоторые облицованные красным кирпичом. Направо, под крышами, виднелся холм, к которому прислонились дома, и из всех труб шел дым, рисуя извилистые линии или образуя клубящиеся облака на темном фоне холма, где уже не было травы, — началась зима.
Направо ряд домов словно висел в воздухе на краю долины, и небо казалось здесь более далеким.
Проехали на кладбище, где большинство пассажиров вышло. Те, что остались, держали в руках пакеты, и, когда они стали выходить у больницы, Ален вспомнил, что сегодня воскресенье — день посещения больных. Напротив была гостиница, на террасе стояли столы и скамейки, выкрашенные в зеленый цвет, а на окнах — прозрачная реклама.
Трамвай прошел еще метров сто и повернул обратно — здесь была конечная остановка, рельсы кончались. Дома стояли все дальше друг от друга. Между ними были пустыри, низкие стенки, проемы дверей, ведущих в садики. Виднелись сбитые из старых досок клетки для кроликов, куры, бродившие в тесноте за решетками, и на черной земле темно-зеленые кочаны капусты, салат с пожелтевшими листьями.
Ален шагал, сунув руки в карманы. Дома теперь попадались все реже. Его обгоняли машины. Впервые он шел этой дорогой пешком — улица и в самом деле оказалась длинной, и городу не видно было конца: окраина уходила далеко в поле.
За бензоколонкой, там, где шоссе круто поворачивало, возвышался гигантский щит, в пять-шесть раз больше тех, что рекламируют на дорогах Франции аперитивы или марки автомобильных покрышек.
Здесь в Малуеиле вы найдете местность и дом вашей мечты
Он повернул в том направлении, куда указывала стрелка длиной в несколько метров. Направо холм был покрыт лесом. Он миновал каменоломню, потом ферму и очутился на перекрестке: дорога на Париж вела налево, мягко спускаясь в долину, где протекала речка, а он пошел направо, по берегу.
Понемногу пейзаж стал преображаться. Большие леса чередовались с лугами, где паслись белые коровы. Очень далеко, среди деревьев, на фоне бледно-голубого неба, виднелись две башни — башни замка д'Эстье, которому прежде принадлежала вся эта земля.