Судьба семьи Малу
Шрифт:
Чувствовалось, что тело у него крепкое, словно железное. Глаза были маленькие, карие и блестящие.
— А ваш брат Эдгар не пробовал устроить вас в администрацию?
Они все знали, все угадывали. В голосе этого Жозефа было что-то напористое и в то же время ласковое. Он привлекал к себе Алена, хотя в его присутствии тот и чувствовал себя скованным. Ему казалось, что он еще ребенок, что он впервые разговаривает на равных с мужчинами, и ему хотелось доказать им, что он тоже мужчина, которому можно доверять.
Эти люди не были врагами. Враги не могли знать его отца так, как знали они.
— А что, Ален…
Жозеф опять запнулся. Все трое беспрерывно запинались, а значит, в его отсутствие говорили каким-то совсем другим языком.
— А что, ваш отец не мог куда-нибудь спрятать свои бумаги?
— Они у меня. Целый чемодан бумаг. Я взял их с собой в пансион. Я их прочитаю. Я хочу их прочесть…
Ему хотелось закричать им: «Почему вы мне не доверяете? Ведь вы знаете то, о чем я не имею представления. Я еще молодой, дома отец мало говорил о своих делах. Он избегал говорить о них при мне. Иногда только клал мне руку на плечо, и тогда я словно ощущал его нежность, я понимал, что он на меня рассчитывает, что в один прекрасный день…»
Набивая новую трубку, которую он снял с полочки, Франсуа Фукре медленно произнес:
— Видите ли, господин Ален, Жозеф Бург — старый, очень старый друг вашего отца. Оставь меня в покое, Мари! Ален уже достаточно взрослый, чтобы знать.
Ясное дело, жена опять пыталась заставить его замолчать.
— Жозеф Бург знал вашего отца лучше, чем кто-либо. Это все, что я могу вам сказать. Он сделает как захочет. Что же касается меня…
Он не закончил, и за его словами последовало долгое молчание. Бург ел пирог, запивая красным вином. Он по-прежнему внимательно смотрел на молодого человека.
— Сколько вам лет?
— Через месяц будет семнадцать. Мари Фукре, казалось, говорила ему: «Он еще слишком молод!»
— И вы довольны, что работаете?
— Даже если б кто-нибудь предложил мне платить за мое обучение, я отказался бы вернуться в коллеж.
— Почему?
Вопрос был поставлен ясно, резко, как все, что говорил этот маленький худой человек.
— Потому!
Он сам не мог объяснить этого. Потому что теперь он наконец чувствовал, что живет в толпе, как другие, а не блуждает где-то вне толпы. Потому что «У трех голубей»… Но нет — это сложнее! Он был бессилен объяснить то, что чувствовал, и готов был плакать, сознавая свое бессилие.
Ему бы так хотелось быть наравне с ними, чувствовать себя так же уверенно!
— Итак, вы предпочли остаться один? Он пробормотал, сам как следует не понимая смысла произносимых им слов:
— Да. С моим отцом.
— В таком случае вам придется еще раз прийти сюда.
— С большим удовольствием.
— Потому что мне надо будет многое вам рассказать. Ален доверял ему. Он доверял этому человеку, несмотря на его резкий тон.
Теперь оба Фукре, и муж, и жена, отошли на второй план. Они как бы уступили место этому маленькому худому человеку, как будто он один имел право говорить.
— А вы не боитесь?
— Чего?
— Чего бы то ни было.
— Я хочу…
Он чувствовал, что невозможно, соблюдая приличия, выговорить то, что желал. Ему хотелось сказать: «Я хочу знать своего отца. Я хочу делать то, что он желал бы. Всех остальных я ненавижу».
Да, свою сестру! Своего брата! Свою мать? Он впервые заметил, что ему хотелось сказать «да». Ему было стыдно, но он ничего не мог поделать. И тетю Жанну, и дядю, и двоюродного брата. Ален вспоминал об их бегстве после похорон и цеплялся за этого человека, за Эжена Малу, за своего отца, которого знал так плохо, даже почти не знал, и на которого все яростно набрасывались.
На глазах у него появились слезы.
— Я их ненавижу, — сказал он, сжав кулаки.
— Вы должны приехать ко мне. Я не имею права бывать в городе, так что прядется уж вам побеспокоиться. Лучше ни при ком не произносить моего имени, ни при ком.
Он колебался, но тут же, глядя в глаза мальчика, произнес:
— Запомните, Жозеф Бург. Десять лет каторги. Срок продлен на десять лет. Бежал из Кайенны благодаря Эжену. Я хочу сказать: благодаря Эжену Малу. Десять лет в Гаване. Об этом я расскажу вам в другой раз. А потом Эжен нашел способ вызвать меня сюда.
Взгляд у него был тяжелый, очень тяжелый.
— Это не слишком тягостно для вас, Ален?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Вам не хотелось бы от нас уйти?
— Нет.
— А вы не боитесь?
— Нет.
— Тогда мы будем видеться часто, Ален. И вдруг это имя, не предваренное никаким «господин», стало для него чем-то вроде посвящения, и его охватила незабываемая радость. Сердце словно подпрыгнуло у него в груди.
— Если мой отец…
— Не говорите об Эжене прежде, чем все узнаете! — отрезал Жозеф Бург, вставая и зажигая сигарету.
Смеркалось. Г-жа Фукре сидела за столом, сложив руки на животе. Она подумала, что надо убирать со стола, и вздохнула.
— Эжен был мировой парень, — сказал Бург, как будто искал вокруг себя кого-нибудь, кто возразил бы ему, чтобы иметь повод на него наброситься.
Он повторил:
— Мировой парень, вы сами убедитесь! И сумерки рассеялись, когда он резким движением нажал на электрический выключатель.
Глава 6
Это был его любимый час. И начинался он не тогда, когда зажигали лампы. Ему не нравилось, когда дневной свет, особенно желто-серый свет со двора, смешивался со светом ламп. Часто приходилось зажигать лампы очень рано, иногда и на весь день. Его любимый час — так мысленно он его назвал — начинался, когда дети возвращались из школы.
Прошло уже некоторое время с тех пор, как зажгли электрические лампочки. Мурлыкала чугунная печка. Это была старинная печка, таких Ален никогда раньше не видел, и он готов был утверждать, что у нее своя собственная жизнь, что это живое существо и не самое последнее в конторе. Он получил разрешение следить за ней. Раньше, до его поступления в контору, этим занималась м-ль Жермена — подкладывала уголь и выгребала золу кочергой.
В первые дни он, как мальчишка, с завистью смотрел, как она это делает. Он не решался предложить свои услуги. Он поступил сюда еще слишком недавно. Но однажды, когда ведро с углем было пусто, Ален, чтобы наполнить его, пошел под навес. Вернувшись и открывая дверцу печки, он прошептал: