Судьба семьи Малу
Шрифт:
Когда он вернулся на свое место, м-ль Жермена; с минуту поколебавшись, обратилась к нему. Она это сделала очень мягко, немного стесняясь:
— Господин Ален… Главное, не обижайтесь на меня… Мы здесь оба служащие… И лучше мне предупредить вас, чтобы вам не делали замечаний… Хозяева, в особенности господин Эмиль, не любят частных разговоров по телефону.
Он покраснел.
— Надеюсь, мне больше не будут звонить.
— Вы сердитесь? Уверяю вас, это от меня не зависит.
— Что вы, мадмуазель. Я совсем не сержусь. Напротив, я вам благодарен…
— Это из-за рабочих, которые иногда злоупотребляют… Если всем начнут звонить по телефону…
Настроение у него испортилось, и он даже не мог сказать почему. Он вдруг потерял свою чудесную жизнерадостность. Его тревожило свидание с сестрой. Чего она от него хочет? Хорошо бы, если бы она жила в другом городе или даже — он впервые это осознал — чтобы она умерла вместо отца!
Без пяти минут шесть, как обычно, он убрал коробки с карточками, поднялся на табуретку, что всегда доставляло ему удовольствие, привел в порядок ящики и пошел помыть руки в мастерской над эмалированным умывальником. А м-ль Жермена достала из стенного шкафа свою вязаную кофточку, взбила белокурые волосы, надела шляпку, пальто и перчатки.
Они дошли вместе до той улицы, где м-ль Жермена повернула налево, а он направо; они пожали друг другу руки, пожелали доброго вечера, а в тени неподвижно стояла старушка, ожидавшая м-ль Жермену, — это была ее мать.
Напротив сияло огнями кино. Дальше — «Кафе де Пари», большие витрины которого освещались более скромно; вокруг столов виднелись силуэты, лысые или лысеющие головы игроков в карты или домино, окутанные дымом.
Уже с улицы он увидел, что сестра еще не пришла, и подумал, что не будет ждать ее, но все-таки вошел, отыскал свободный столик и, не снимая пальто, заказал кружку пива. Официант Габриэль назвал его г-ном Аленом и тщательно вытер столик, за который он сел.
Несколько минут спустя у дверей остановилась машина. Корина в меховой шубке и светлых чулках выскочила на тротуар, быстрым шагом вошла в кафе и направилась к брату.
— Зачем ты заставляешь меня терять время?
— Он тебя ждет?
— А тебе какое дело? Если бы ты лучше знал его и поменьше воображал о себе, ты вел бы себя иначе. Официант, рюмку портвейна!
Она шарила у себя в сумочке, искала портсигар.
— Как раз благодаря Фабьену я и узнала то, о чем хочу тебе рассказать. Ты напишешь об этом маме, если найдешь нужным. А я не стану этим заниматься, потому что хочу как можно меньше вмешиваться в семейные дела.
У него создалось впечатление, что за соседним столиком их слушают, и это его стесняло. Все их знали. На них смотрели, это было ясно.
— Вчера он пошел играть в бридж к одному из своих коллег. Там собралось несколько врачей, и среди них доктор Лашо, специалист-ларинголог. Они болтали и по привычке рассказывали о своих, больных.
Она медленно выпускала перед собой дым сигареты, смотрела на часы, наблюдала в окно за машиной, которая ждала ее.
— И вот он узнал, что наш отец был очень болен. У Алена внезапно сжалось сердце. Он сидел неподвижно, настолько эта новость, которую ему сообщили в банальной обстановке кафе, была неожиданна.
— Вот что я знаю… Ты можешь поступить как захочешь… В день своей смерти папа позвонил доктору Лашо и сказал, что хотел бы его видеть. Он настаивал на том, что должен прийти сейчас же. Он, казалось, был очень встревожен. Лашо был с ним знаком, но ему никогда не приходилось его осматривать. Он сказал отцу, чтобы тот пришел сейчас же, что он найдет время его принять. Отец к нему пошел. Он говорил решительно. Ты знаешь, каким он бывал иногда.
«Прошу вас меня осмотреть и сказать прямо: да или нет. Я не хочу, чтобы меня подбадривали. Мне не нужно туманных надежд. Да или нет, доктор, и больше ничего».
И он открыл рот. Ты ведь знаешь, у него часто болело горло. Он страдал этим всю жизнь. Мы посмеивались над его хриплым голосом. Лашо не пришлось долго его осматривать.
«Да или нет, доктор? — спросил он. — Видите ли, от „того слишком многое зависит, поэтому я должен быть в курсе дела сейчас же. Учтите ответственность, которая на вас лежит;..“
И Лашо сказал: «да». А это означало, что у папы рак горла и метастазы на языке. Кажется, папа держался очень хорошо. Он смеялся. Спросил у доктора, сколько он должен.
«Пользуйтесь, пока еще что-то осталось!» — шутил он, открывая бумажник.
Лашо заговорил об операции, но папа заставил его замолчать.
«Я знаю! Знаю! Я разбираюсь в этом вопросе почти так же хорошо, как вы. Я ожидал этого уже многие годы».
И он ушел, пожав руку доктору. Несколько минут спустя он звонил в дверь особняка графа д'Эстье. Так что я теперь не знаю, что и думать: покончил он с собой из-за финансовых неприятностей или потому, что был обречен… Ты помнишь, как он боялся болезней. Простуда, грипп его просто бесили. Самое легкое недомогание он воспринимал как неполноценность. Вот и все, что я хотела тебе сказать. Это ничего не меняет, беда уже свершилась, но тебе, может быть, все же лучше знать это. Наконец, поскольку мы с тобой встретились, позволь мне добавить, что ты ведешь себя как ребенок и ставишь меня в трудное положение. Не понимаю, почему ты считаешь бесчестным для себя жить вместе со мной. Ведь ты бы не встречался там никогда с известным тебе человеком. Вместо этого ты поселился на каком-то постоялом дворе, и весь город об этом знает. Спасибо тебе за это, но, повторяю, я никогда не ждала ничего хорошего от нашей семьи! Все! Прощай!
При этих словах Корина проглотила остаток портвейна, взяла свою сумочку и портсигар и направилась к двери, которую с поклоном открыл ей Габриэль.
Ален написал матери в воскресенье утром в своей комнате «У трех голубей» перед поездкой в Малувиль. Письмо без излияний — между ним и матерью их никогда не было. Это, скорее, походило на сочинение школьника: он описал свою комнату, столовую, секретаря суда, который сидел за столом напротив него, старого Пуаньяра, всегда под хмельком, и вкусные блюда Мелани. Еще он вкратце написал о своем месте у Жамине, о своей работе…
«Это чудо, — заключил он, — что я так быстро устроился и что уже на следующий день после вашего отъезда мог полностью зарабатывать на свои расходы. Если тебе нужны деньги, я мог бы послать в Париж часть тех трех тысяч, которые мне дала Корина. Через две недели, к концу месяца, я получу жалованье, и мне хватит, чтобы оплатить счет в пансионе.
Поцелуй от меня тетю Жанну, ее мужа и Бертрана. Надеюсь, ты здорова. Что касается меня, то простуда, которой я боялся, прошла…»
Он так задумался, когда шел по улицам, что удивился, оказавшись напротив «Трех голубей». Он быстро привык к этой дороге. Увидя его, Мелани воскликнула: