Судьба страха
Шрифт:
— Сегодня может пролиться еще больше крови. Вам лучше дать мне эту комбинацию, не то предупреждаю, ситуация может стать неуправляемой.
Гробовое молчание.
— Превосходно, — сказал я, — вы сами захотели не приятностей на свою голову.
Я подошел к проигрывателю и убедился, что на диск готова упасть следующая пластинка. Сделал глоток пивка. Затем вернулся к кровати и встал на нее коленями. Подняв пивную банку повыше, я накренил ее, и пенная жидкость полилась ей на живот.
— Лучше вам все же быть посговорчивей, мисс
Ее губы и глаза не изменились ни чуточки. Даже не дрогнули!
Пластинка упала на круг. Жалобно зарыдали скрипки. Я распахнул халат и сказал:
— Времени остается мало!
Мисс Щипли взглянула на меня, но выражение ее лица не изменилось.
Черт ухмыльнулся с маски, и новый певец запел любовную песню:
Милая голубка,
Стань моей женой.
О, какой счастливой
Будешь ты со мной!
Деток нарожаем,
Двух, а может, трех.
Вот твое колечко,
Стань моею. Ох!
Она попыталась ослабить цепи и приподняться.
— Если не желаете говорить, тогда начнем!
Рука ее судорожно сжимала державшую ее цепь.
Внезапно пластинку заело на одном месте:
О, какой счастливой…
О, какой счастливой…
О, какой счастливой…
— Эй! — воскликнул я. — Да вы девственница!
В ее глазах кипела буря. Она пыталась бороться, и ее бедра судорожно дергались вверх, вниз.
— О, к черту этот сейф! — обрадовался я. — Это так здорово! Так здорово!
Она кричала, а маска с ухмылкой черта ехидненько улыбалась.
Глаза ее совсем закатились, и она вырубилась.
Диск все крутился и крутился. Наконец игла покинула заезженную бороздку и перескочила на окончание песенки:
Милая голубка,
Я ль не парень твой,
Пышный торт экстаза —
Секс у нас с тобой,
О, приди, голубка,
Будь со мной всегда:
Хлеб ты мой постельный,
Я твоя вода!
К мисс Щипли возвратилось сознание. Она ритмично дергала рукою цепь.
Проигрыватель перешел на новую песенку. Комнату заполнил хрипловатый женский голос:
Всходим медленно вверх
Мы на гребень утех.
Я со стоном кричу,
Так тебя я хочу.
Сходим медленно вниз.
Милый, только держись!
Я молю горячо,
Чтоб взошли мы еще!
Всходим медленно вверх…
Банка с пивом, крутящаяся на диске, внезапно взорвалась. Пена разлетелась по всей комнате.
Подножие кровати взлетело и снова грохнулось об пол под оглушительные звуки крещендо, вырвавшиеся из горла мисс Щипли.
Проигрыватель вернулся к первоначальной песенке:
Милая голубка,
Стань моей женой…
Я сошел с постели и запахнул на себе халат. Проигрыватель продолжал напевать:
О, какой счастливой
Будешь ты со мной!
Деток нарожаем,
Двух, а может…
Я в бешенстве стукнул рукой по адаптеру, и игла с пронзительным визгом сошла, процарапав пластинку.
Злорадно глядел я на этих двух дамочек, выключенных, как лампочки.
— (…) тебя, Щипли, — прорычал я, ликуя. — Ну что, победила меня опять?
Мне хотелось застрелить их обеих. Собственно, этим, наверное, все теперь и окончится.
Случайно я взглянул на свои ноги.
Кровь!
Я оказался в чудной ситуации: приходилось отделываться от улики прежде, чем совершить преступление. Убийство одной непорочной девицы являлось достаточно тяжким проступком, но за двух меня могли бы обвинить в целой серии убийств. Одна судебная экспертиза — и меня признают виновным!
Обычно меня не считают чересчур привередливым человеком. Имеются люди, которые бы даже поклялись, что, как и весь Аппарат, я по горло в дерьме. Но какая мне польза от этого? Перед тем как устроить эту резню, мне требовалось позаботиться о том, чтобы меня ни в чем не заподозрили. Мне нужно было поскорее принять душ, чтобы замести свой бред — простите, след.
Я свирепо взглянул на двух еще лежащих в обмороке дам и, с отвращением сорвав с себя японский халат, протопал в комнатку Кэнди и закрыл за собой дверь.
В ванной было много всякого мыла. Я в этом деле никакой не специалист, но утверждаю, что американские сорта мыла с их дешевым (пенни за бочку) «парфюмом» воняют хуже, чем пахнул в тот вечер я. Они применяют резкие ароматы, чтобы отбить еще более вонючие запахи их сомнительных ингредиентов, таких, как прогорклый кабаний жир. В конце концов я отыскал «толокняное мыло здоровья», на обороте которого говорилось, что оно вам вернет «тот непорочный вид», и начал мыться под душем.
Покрываясь мыльной пеной, я обдумывал эту сложную ситуацию. Признаюсь, она меня озадачивала.
Наконец я кое-как покончил со своими расчетами, — неважно, насколько глубоко я верил в них сам. Любому показалось бы, что самое жестокое, чем можно донять лесбиянку, — это сделать ее свидетелем естественного сношения. Сам маркиз де Сад проповедовал «половое насилие без разбора» как, возможно, острейшую форму садизма. Я действовал только по книге. И он бы это понял. То, что маркиз проповедовал, он сам применял на деле. Сам Фрейд, уже десятилетия спустя, оказался бы в полном замешательстве, если бы не работа де Сада, преданного своему делу.