Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича
Шрифт:
Поэтическая душа председателя Славянского благотворительного комитета Ивана Аксакова тоже звала русских на бой против неверных: «Настоящая война – дело не только чести, но, что всего важнее, и совести народной. Совесть зовет и поднимает его на брань, она-то творит это дивное священнодействие сердец, проявляющееся в любви, самопожертвовании, молитве на всем необъятном пространстве нашей земли, эта война ее духу потребна; эта война за веру Христову; за освобождение порабощенных и угнетенных; эта война праведная, эта война – подвиг святой, великий, которого сподобляет Господь Святую Русь».
Уж если искренние престарелые писатели были столь одержимы войной, то что говорить о
Константин Константинович, конечно же, мечтал услышать свист пуль и на плечах врага войти в Константинополь. Но оказалось, что весь праздник войны, весь словесный пыл остались в родном отечестве, а здесь, на Дунае, его встретили серенькие однообразные дни и необременительные обязанности. В июле-сентябре, самых трагических для русских войск месяцах, когда только в трех неудачных штурмах Плевны погибло более двадцати тысяч солдат и офицеров, великий князь ведет жизнь праздного наблюдателя: разъезжает в коляске по гостям, навещает родственников, занимающих ключевые командные посты в армии, обедает в палатках императора и цесаревича, посещает в Бухаресте театр, участвует в офицерских попойках.
Скука лагерной жизни порождает ссоры из-за пустяков (Константин Константинович съел целый арбуз, забыв оставить половину товарищу по палатке), бередит душу думами о своей никчемности. Великий князь, чтобы развеять тоску, уже подумывает, где бы приобрести фортепьяно, чтобы внести разнообразие в унылую жизнь.
Конечно, иногда приходится нести службу дежурного, обходя караулы, ездить наблюдать за установкой минных заграждений или строительством моста, но основное время проходит в праздности.
«Первая ночь в палатке мне понравилась – постель оказалась очень удобной, спал как дома» (15 июля 1877 г.).
«С утра, еще в постели, я очень ярился, мое воображение представляло мне самые живые сладострастные картинки. Можно съездить в Бухарест, побывать у женщины» (18 августа 1877 г.).
«Вчера, в воскресенье, я с Алексеем [19] пошел гулять в Жирну. Зашли в церковь. Румыны имеют такие же церкви, как и мы, иконопись у них такая же, священники – совершенные греки. Зашли в сад, где разбиты палатки Красного Креста для раненых. На меня эти несчастные производят ужасно тяжелое впечатление, в ушах звенело, я чувствовал, что мне дурно, и прислонился к дереву» (5 сентября 1877 г.).
19
Великий князь Алексей Александрович.
«Не могу похвастать, что полезно провожу время, день проходит в еде и гуляньях» (16 сентября 1877 г.).
Нет, Константин Константинович не уклонялся от службы, он мечтал попасть в сражение и, наверное, сумел бы достойно переносить тяготы настоящей походной жизни. Но придворные, повсюду плотным кольцом окружавшие его отца и дядю-императора, никогда не дозволили бы столь высокородной особе переносить лишения и страдания, какие выпали в эту войну на долю заурядного солдата, изображенного в нашумевшем рассказе вольноопределяющегося Всеволода Гаршина «Четыре дня».
Оттого столь разительно отличаются страницы дневника великого князя военных месяцев от записок унтер-офицера обыкновенного егерского полка:
«Болгары,
Редкую ночь не выносили двух-трех отморозившихся. Спасались солдаты только тем, что всю ночь бегали взад и вперед, топтались на месте, чтобы сохранить жизнь в коченевших членах.
…
Помню, солдатик лежал с разбитом грудью и все молился… Кто-то с участием спросил: «Больно тебе?» Умирающий только ответил: «Кончаюсь, Господ…»
…
Попался и такой раненый. Перебиты обе ноги… но он орал во всю мочь: «Скорее, скорее, ваше высокоблагородие, на помощь стрелкам».
…
В Бухаресте стоял пир горою. Поставщики на армию и интендантские чиновники, разбогатевшие в один миг, разбрасывали здесь золото, русское золото, налево и направо, между тем как серые русские люди там, на Балканах, питались гнилыми сухарями, благодаря плохой обуви умирали от тифа».
Если бы этот унтер-офицер прошел в походном марше мимо палаток офицеров фрегата «Светлана», то, наверняка, ничего, кроме презрительной улыбки, великий князь не заслужил бы.
Стремительно неслись в Россию с ранеными и вольноопределяющимися нарядные санитарные поезда, носившие громкие имена великих княгинь, а следом один за другим ползли товарники с оборванными и искалеченными солдатами, стонавшими на мерзлой соломе. Бесконечно далеко было до времени, когда русского мужика приравняют не на словах, а на деле к другим сословиям. Шли поезда в глубь России и с голодными пленными турками, большинство из которых, как и противник, были до войны землепашцами. Когда они на станциях протягивали исхудавшие руки за хлебом, крестьяне недоумевали: «Неужто это их мы ненавидели?» Война породила десятки тысяч русских могил в чужой земле, а в России – застой промышленности, дороговизну, голод во многих семьях, лишившихся своих кормильцев.
Густыми колоннами посылали генералы солдат на смерть при третьем и вновь неудачном штурме Плевны 30 августа 1877 года, приуроченном ко дню именин Александра II. Самые восторженные патриоты, и те стали понимать, что война ведется бездарно [20] . Прежде, чем ее начинать, надо было запастись не только литографиями рисунков Каразина, но и продовольствием, теплом одеждой, медикаментами. Увы, решили, что частная благотворительность и патриотизм заменят тщательную государственную подготовку к войне. С избытком хватало лишь георгиевских крестов. Один из них, как ни странно, достался Константину Константиновичу.
20
Большинство историков винят в военных неудачах главнокомандующего дунайской армии, брата Александра II – великого князя Николая Николаевича Старшего (1831–1891).
Первый раз он услышал ружейный залп после месяца пребывания на театре военных действий. Ночью часовые стреляли по темным силуэтам, пробиравшимся полем. Приняли их за турецких лазутчиков, а на проверку оказалось, что спугнули румын, воровавших арбузы. Прошел еще месяц. Константин Константинович переживает, что не побывал ни в одном бою и с этим позором придется возвращаться в Россию. Наконец в конце третьего месяца лагерной жизни его отправили на катере по Дунаю для рекогносцировки местности. В ночном тьме на турецком берегу Константин Константинович заметил какие-то вспыхивающие и тут же гаснущие огоньки. Товарищи объяснили, что это по ним стреляют. Когда вернулись, командир поздравил великого князя с боевым крещением. Тому же казалось, что поздравлять особенно не с чем.