Судьба. Книга 1

Дерьяев Хидыр

Выйдя во двор, Черкез тщательно умылся. Затем вернулся, достал бритву, несколько мгновений рассматривал в зеркале свою иссиня-чёрную бороду и вдруг решительно, словно боясь раздумать, провёл сверкающим лезвием по лицу.

Через две минуты всё было кончено: плод постоянных отцовских забот лежал безобразными клочьями в мыльной пене. Черкез подправил усы, долго и с некоторым смущением изучал в зеркале своё изменившееся лицо. Погладил веки, поводил бровями, нахмурил лоб и снова распустил морщины, Ещё раз тронул бритвой усы, подкрутил их и наконец, вздохнув, отошёл от зеркала и прилёг на кровать. «Вот, дорогая Узукджемал, — разговаривал он мысленно с воображаемой девушкой, — у меня такое желание увидеться и поговорить с тобой, что словами передать невозможно… Если человек

всегда будет иметь такое желание, а оно всегда исполняться будет, никогда не постареет человек… Видишь, на какую жертву я пошёл ради тебя — бороду свою священную сбрил!»

Черкезу при этом вспомнился дестан «Саятлы-Хемра», там одна молодая женщина говорит: «Полюблю я парня бравого без усов и бороды». Может, женщинам в самом деле не нравятся усы? Что ж, это тоже не слишком дорогая плата за любовь такой красавицы как Узукджемал. Может, усы тоже следует сбрить?

Черкез снова подошёл к зеркалу, потрогал пальцем усы. Нет, усы, вроде, красивые и не старят насколько. Скорее даже мужество придают лицу. Неужели Узукджемал не понравятся такие усы?

Скрипнула дверь, вошла с сачаком младшая жена Черкеза, увидела мужа, ахнула, еле успев положить принесённое, поднесла обе руки ко рту.

— Господи, спаси!.. Что с тобой случилось?..

Черкез обернулся, засмеялся.

— Ты ещё малое диво видела! Погоди…

— Что отец скажет, когда узнает? — Женщина с удивлением и недоверием смотрела, как заворожённая, на голый подбородок мужа.

— Ничего не будет, — отмахнулся Черкез. — Как-нибудь пронесёт аллах грозу… А ты лучше скажи мне вот что: женщины усатых любят или безусых? Только правду говори, не хитри.

— Ты и усы сбрить хочешь? — Женщина удивилась ещё больше. — Отец такой скандал закатит, что не обрадуешься!.. Уезжай куда-нибудь на месяц, пока не поздно, да отращивай бороду.

— Нет постой! — Черкез привлёк жену к себе. — Ты мне ответь сначала, любят женщины усы?

— Пусти… У меня молоко сбежит!..

— Пусть бежит! Не пущу, пока не скажешь!

— Ну, хорошо… Когда усы есть и борода!.. Пусти теперь…

— А почему лучше с бородой и усами?

— Не знаю…

— Знаешь, если утверждаешь! Говори сейчас же!..

Женщина чуть смущённо засмеялась, посмотрела в весёлые глаза мужа, отвернулась в сторону.

— Когда мужчина ложится в постель, его усы и борода щекочут женщине шею…

— А разве приятно, когда тебя борода щекочет?

— Не совсем, но как узнаешь в темноте: мужчина лёг с тобой или женщина привалилась? Пусти-ка… вон уже шипит молоко!..

Черкез потёр руки, зевнул, крепко, с хрустом, потянулся. «Красивое имя, — подумал он. — Узукджемал… Одно имя вспомнишь — сердце дрожит. Краше её самой имя, а она — имени своего краше… Эх, ты, красавица моя луноликая! Увидал я тебя под твоей бархатной накидкой — покоя и сна лишился и рассудок терять стал. Можно подумать, что вырвала ты моё сердце и под свою накидку спрятала… Ни сердца у меня, ни рассудка, ни памяти… И даже аппетит пропал! Закрою глаза — идёт красавица, открою — как живая стоит. Наверно, во всём свете не найти второй такой, как она, все поэты о такой… Ба, да я же стихи вчера сочинил в честь Узукджемал… Где же я их положил?»

Дверь немного приоткрылась.

— Заходи, Энекути! — крикнул Черкез. — Не подсматривай, интересного ничего не увидишь… А вот я тебе сейчас стихотворение прочитаю. Слушай!

Легко и плавно идёт Она, Нежным взглядом глядит вокруг, Лицо её — золотая луна, Брови её — как разящий лук. Голос её — словно звон родника, Тонкая талия так хрупка, Что при движеньи Она слегка Себе помогает взмахами рук. Ты — моя нежность, и ты печаль, Сердце влекущая в дальнюю даль. Тёмная родника, словно хрусталь, Всю освещает

вселенную вдруг,

Пока Черкез читал, Энекути стояла, прикрыв рот рукой, чтобы ненароком не выдать себя улыбкой. Послушав, она умело изобразила на лице умиление и воскликнула:

— Вай, Черкез, неужели ты сам написал это прекрасное стихотворение?

— Сам, Энекути, трудно давалось, но сам всё написал, — самодовольно ответил Черкез. — Из-за любви я, пожалуй, знаменитым поэтом стану, как Молланепес [51] .

Энекути притворно громко вздохнула.

— Несправедлива судьба!.. В нашу честь никто никогда не придумывал стихов. Вот, вроде и довольна я всем, а счастье не бывает полным никогда, правда? Если бы продали меня в чужое село, глядишь, какой-то йигит звал бы меня сейчас Эне-джан и, может быть, стихи про меня выдумывал. А так — осталась я в родном селе и имя моё детское за мной осталось. Разве приятно, когда тебя зовут «кути» [52] ? А что поделаешь, если судьба красотой не оделила. Будешь сама красивой — любое имя для слуха звучать приятно станет… Жаль, что красоту на базаре не купишь… А, может, прославляли её, да мы опоздали, а Узук в самый раз подоспела, а? Ведь это ты в её честь стихи выдумал, признавайся!.. Счастливая сна! О чём ей думать, чего желать, когда из-за неё готовы перерезать друг другу горло сыновья баев, самые лучшие йигиты!.. Да, красива она, а вот ума ей на том базаре не досталось….

51

Молланепес — классик туркменской литературы, мастер любовной лирики.

52

Кути — толстая, толстуха.

— Это почему же? — спросил Черкез, машинальна пытаясь огладить несуществующую бороду.

Энекути тоненько захихикала.

— Да потому, что будь я такой красивой, как она, сразу закрутила бы голову такому молодцу, как ты, и жила бы себе припеваючи.

— Энекути, ты сегодня, кажется, не очень внимательна. Ты ничего нового не заметила у меня?

— Как это не заметила? С тех пор, как вошла, всё время тобой любуюсь. Прямо десять лет скинул ты вместе с бородой. Такой красавец стал — поискать надо! С бородой-то куда какой солидный мужчина был, а сейчас — юноша да и только. Возьми-ка зеркало, поглядись…

— Гляделся уже… видел… Ты лучше о деле давай говори!

— Что же дело… Разве я не о деле? Увидитесь сегодня. Коли обещала я — моё слово, сам знаешь, твёрдое. Тем более, бороду ты снял — любая девка заглядится, мне и стараться-то много не надо будет.

— Кути-бай, а что ты думаешь, если я и усы сбрею, а? Как ты на это посмотришь?

— Когда сбреешь, тогда и посмотрю, — улыбнулась Энекути; ска не была лишена остроумия, эта пронырливая толстуха. — Вот что я скажу тебе, Черкез. В жизни так случается: ходят баи и йигиты вокруг какой-нибудь Узук, словами, деньгами и всем прочим её приманивают, а она, глядишь, с каким-то совсем посторонним молодцем сбежала? Почему? Да потому, что он к её сердцу тропинку протоптал, уластил её, заставил полюбить себя. А когда девушка полюбит, она на всё пойдёт. Вот тебе и мой совет: расположи к себе девушку лаской, приголубь, чтобы сердце её растаяло, как сахар в горячем чае, а потом делай себе, что хочешь — хоть женись, хоть так любись. А Бекмурад-бай и другой, арчин этот, останутся в дураках.

— Да ведь я об этом только и думаю.

— А коль думаешь, вот ещё что скажу тебе: де-вушки всегда тянутся к стройным и красивым молодым парням. Ты, чтоб не сглазить, всем взял: и красота у тебя есть и стать имеется…

— Послушай, Энекути, — нетерпеливо перебил её Черкез, — сниму-ка я в самом деле усы, а?

— Об этом и речь веду, — сказала Энекути. — Без бороды ты двадцатилетним йигитом стал. Усы сбреешь — ещё три года сбросишь. Глянет на тебя твоя Узукджемал и сразу голова у неё закружится — ты только успевай руки подставляй… Чем тебе помочь могу?