Судьба. Книга 4

Дерьяев Хидыр

Когда Черкез-ишан проходил мимо, его почтительно приветствовали. Да, сопи знали, что ишан-ага, да будет благословенно имя его, изгнал когда-то сына из дому, что он не ладит с ним, потому что сын — «балшавук», но они смиренно кланялись и бормотали слова приветствия: сын есть сын, и он унаследует если не благочестивые дела, то по крайней мере всё имущество ишана-ага.

В этом мнении их, кстати, укрепил и сам Черкез-ишан. Он задержал шаг возле одной из групп сопи и осведомился, о чём они просят аллаха.

— С дождём зеленеет земля, магсым, с молитвами— муж, — ответил ему один.

— Молитвы удерживают землю и небо, не давая им разрушиться, — дополнил второй. — Об укреплении небесных опор просим

мы аллаха.

— Мы возносим молитвы за ваше благополучие, магсым, — сподхалимничал третий.

— Приятно слышать, что помыслы ваши чисты и молитвы смиренны, — сказал Черкез-ишан. — Ибо, по свидетельству пророка нашего Мухаммеда, «не в том благочестие, чтобы входить вам в дома с задней стороны… входите в дома через двери».

— Сура вторая аят сто восемьдесят пятый, — пробормотал первый сопи.

— О да! — весело откликнулся Черкез-ишан. — У вас превосходная память, почтенный сопи. И вы, вероятно, помните аят семнадцатый из шестнадцатой суры: «Неужели тот, кто творит, равен тому, кто не творит»? Вы встаёте рано и возносите молитвы аллаху. Это — хорошо, но этого — мало, потому что всё остальное время вы бездельничаете и ничего не творите, а пророком сказано: «Усердствующим аллах даёт преимущество перед сидящими», сура четвёртая аят девяносто седьмой. Отныне молитвы за себя я буду возносить сам. Вам же настоятельно советую поразмышлять над этим аятом, ибо я, чтя заповеди аллаха, тоже, как и он, не люблю сидящих. Думайте и не говорите, что не слышали, когда мне ещё раз придётся вам напомнить об этом.

Слова Черкез-ишана повергли всех сопи в уныние перед будущим. Сказано было достаточно ясно, чтобы понять: когда Черкез-ишан станет здесь полновластным хозяином, бери в руки кетмень либо помирай с голоду. И сопи принялись оживлённо обсуждать состояние здоровья ишана Сеидахмеда, славословить ему долголетие и вспоминать случаи, когда тот-то и тот-то прожили вдвое против отпущенного обычному человеку.

А Черкез-ишан, посмеиваясь, направился в медресе. Ахун встретил его на пороге. Поздоровался почтительно, однако не преминул съязвить:

— Вы, магсым, с тех пор, как сбрили бороду, стали настоящим русским. Даже одежду русскую носите.

Громко, чтобы слышали учащиеся, Черкез-ишан ответил:

— Мой ахун, я вас уважаю и потому отвечу вам словами писания: «Не излишествуйте в вашей религии без истины и не следуйте за страстями людей… У вас— ваша вера, у меня — моя вера!»

— Не знаю, где это сказано. — недовольно проворчал ахун, — я не встречал в писании таких слов.

— Откройте суру сто девятую и прочтите шестой аят, — посоветовал Черкез-ишан. — У каждого человека есть причина поступить так или иначе, и если смысл её скрыт от нашего сознания, это не даёт нам права относиться к человеку пренебрежительно. Будь я на вашем месте, я воздержался бы от слов, которые вы мне сказали. А сейчас, с вашего разрешения, я войду и поговорю с учащимися.

Ахун побагровел, затоптался и выдавил, кланяясь:

— Проходите, магсым…

Учащиеся встали. Прижав руки к груди, склонились в приветственном поклоне.

— Ученики! — обратился к ним Черкез-ишан. — Я хочу сказать вам главное: самое высокое достоинство человека, когда он ест хлеб, заработанный собственными руками. И самое низкое — когда он ест чужой хлеб. Каждый из вас, окончив эту медресе, собирается стать муллой. И каждый из вас презирает нищих, потому что нищенство не свойственно туркменам. Теперь ответьте мне на такой вопрос: какая разница между муллой и нищим? По-моему, нет различия между белой и чёрной овцой, нет различия между муллой и нищим. И тот и другой живут за счёт подношения людей, разве что у нищего одежда рваная и грязная, а у муллы — целая и чистая. Вы можете возразить, что мулла молится за людей. Уверяю вас, что нищий молится куда усерднее

и горячее. Ученики! Возможно, слова мои оскорбляют ваш слух. Но лучше перешагнуть исток ошибки, чем после переплывать широкую реку заблуждения. Если бы вы знали, сколько людей погибло от сыпного тифа только потому, что у нас нет врачей, если бы вы могли представить всё невежество нашего народа, вы бы заплакали и бегом побежали учиться полезным вещам, чтобы помочь своему народу! Советская власть дала нам лозунги: свобода, равенство, грамотность. Мы должны эти лозунги повесить у себя на груди, как священные амулеты, и жить только ими. Вас в городе ожидает просторный дом в большом фруктовом саду, вас ожидают постели и горячий обед. Давайте уйдём отсюда и съедим этот обед! Не будем пренебрегать предложенной солью!

Речь Черкез-ишана произвела впечатление на учащихся медресе. Это он видел сам по оживлённо блестящим глазам, по тихим репликам, которыми обменивались слушатели. Надо было не упускать благоприятный момент. Однако Черкез-ишан понимал, что строган дисциплина, основанная на беспрекословном и бездумном подчинении ахуну, не позволит учащимся не только пойти с ним, но даже высказать собственное мнение. Решить должен был ахун, и Черкез-ишан обратился к нему:

— Наш ахун, я всех вас приглашаю на обед, но не слышу вашего ответа.

Ахун откашлялся и пробормотал:

— Обед — благое дело. А что будет после обеда?

— После обеда каждый получит постель, где можно отдохнуть. Потом все будут учиться новому методу обучения детей. В аулах мы откроем школы нового метода, и вы понесёте детям свет знаний.

— Методом джедида?

— Да.

— Мы не можем дать на это согласие.

— Слово «джедид» означает «новое». Вы восстаёте против нового, наш ахун?

— Мы не восстаём против нового, магсым, если оно не вступает в противоречие с нашей совестью.

«Старый козёл! — с сердцем подумал Черкез-ишан. — Своей болтовнёй он мне всё дело сведёт на нет!» А вслух сказал:

— Наш ахун, в методе джедида мы не усматриваем противоречия. В чём находите его вы?

— Люди, учась в городе, перестанут быть самими собой, — ответил ахун, — а мы несём ответственность за каждую живую душу, порученную нашим заботам.

— Всё это чистая схоластика, наш ахун, — усмехнулся Черкез-ишан, краем глаза наблюдая, с каким вниманием прислушиваются учащиеся к их спору. — Человек, как и река, обновляется каждую секунду, с каждым ударом сердца. Вы восстаёте против города, но разве не в городах учились многие прославленные священнослужители, богословы, поэты? Верно, эти люди перестанут быть самими собой, но только в том смысле, что перестанут быть невежественными. Они станут учителями и будут учить наших детей многим полезным и нужным вещам. Они станут докторами и будут защищать наш народ от болезней, от преждевременной смерти. Разве это плохо и противоречит вашей совести? «Ты думаешь, что они — бодрствуют, а они — спят», — сказано в писании. Мы хотим с помощью Советской власти разбудить наш народ от вековой спячки, хотим, чтобы он бодрствовал, чтобы много знал, жил счастливо и безбедно, не проклиная ни судьбу, ни своего создателя. Разве это вступает в противоречие с вашей совестью?

— Грядущее человека от его рождения начертано на листьях Дерева судеб, — не сдавался ахун. — Спорить со своей судьбой всё равно что восставать против воли всевышнего. И жизнь и смерть человека в его руке…

Красноречие Черкез-ишана иссякло, равно как и терпение. Он волком глянул на попятившегося ахуна и рявкнул:

— Всем встать!

Учащиеся испуганно вскочили.

— Запрещаю вам учиться в этом помещении! — объявил им Черкез-ишан. — Все идите за мной.

Послушным овечьим стадом ученики повалили из комнаты, радуясь неожиданному приключению в их сером и монотонном быту.