Судьбы крутые повороты
Шрифт:
Адрес Анатолия я помнил. Дежурный по вокзалу сказал мне, что до общежития завода на Лесной улице всего две автобусных остановки. Нашелся мне и Попутчик, сошедший с нашего поезда.
Двухэтажный приземистый дом, чем-то напоминавший барак, был окружен шеренгой густых тополей. В доме всего один подъезд, выходящий на улицу. На всякий случай я постучал в дверь. Никто не ответил. Решив, что в общежитиях, как и в казармах, двери на замки не запирают, я открыл дверь и вошел в коридор. Слева, сразу же у дверей, стояла тумбочка, за которой, положив голову на скрещенные руки, сидела старая женщина в брезентовой блузе. Она так крепко спала, что даже громкий хлопок двери ее не разбудил.
Вспомнив, что после номера дома в обратном
— Вы, случайно, не брат Толика Лазутина? — спросил он.
— Брат.
— Серега?
— Нет, Иван.
Мне показалось, что улыбка парня стала еще шире.
— Так это вы служили на Тихоокеанском флоте, а потом воевали на «Катюшах»?
— Так точно! — шутливо, по-солдатски, отчеканил я и тут же задал вопрос:
— А откуда ты знаешь меня и Сережу?
— Да мы же с Толиком учились в одном классе, а отец мой работал в бригаде вашего отца.
И только теперь я вспомнил, кто этот парень.
— Степин? Пашка?
Улыбка засияла на лице Степина.
— Ты что, с Толей на одном заводе? — спросил я.
— Не только на заводе, но в одном цехе, у одного станка, хотя и в разных сменах. Я заступаю в шесть утра.
— Отец-то где сейчас, все в Убинске плотничает?
Улыбку с лица Пашки словно сдуло ветром.
— Отец отплотничал в конце октября 37-го, через полтора месяца после ареста вашего отца.
Видя, что парень переступает с ноги на ногу, я не стал его задерживать и попросил зайти за мной, когда пойдет на смену.
В полупустой комнате стояли четыре железные койки. Я сразу узнал ту, которая принадлежит брату. Из-под нее торчал изрядно потертый фанерный чемоданчик с железными уголками, сделанный отцом года за два до ареста. Узнал и наволочку, на которой бабушкиными руками был вышит красный задиристый петух. Между койками вдоль стен стояли две облупленные, в чернильных пятнах тумбочки. Только теперь, бросив взгляд на стенку над койкой Толика, я увидел размазанные коричневые пятна, следы раздавленных клопов. А когда прошелся вдоль всех четырех коек, покрытых старыми, давно не стиранными байковыми одеялами, то на меня повеяло холодком омерзения и брезгливости. Сел на кровать Толика и закурил. Стук в дверь заставил меня вздрогнуть.
— Да-да! — выкрикнул я.
В комнату вошел Пашка. Он был гладко причесан, густая белокурая, как у отца, шевелюра крупными волнами ниспадала на лоб и на уши.
— Любуетесь нашей Третьяковской галереей? — спросил Пашка, перехватив мой скользящий по стенам взгляд. — А ведь перед Первым Маем стены белили. Видите, что наделали кровопийцы?
— В других комнатах такая же картина?
— В некоторых рисунки даже погуще. — Вспомнив, зачем он пришел, Степин спросил: — Может, чайку сварганить, титан у нас работает.
Я поблагодарил Пашку, сказав, что перекусил в вокзальном буфете.
Спать не хотелось. Выдвинув из-под кровати чемоданчик, который оказался незапертым, я открыл его. Под грязным бельем лежали две пачки писем, завязанных резинкой. В верхней оказались сложены мои письма военных лет, разложенные в хронологическом порядке. В одном из них была моя фотография, с которой смотрел молоденький, еще круглощекий матрос в тельняшке, в форменке и бескозырке, на ленте которой отчетливо читались слова: «Тихоокеанский флот». Предназначалась она маме. Теперь мне стало понятно, куда делась из семейного альбома эта моя матросская фотография. Мама так горевала, когда обнаружила пропажу
Свои письма я читать не стал, а на прочтение Мишиных ушло больше часа. Читал я их медленно, зримо представляя лицо своего любимого брата. От Сережи не было ни одного письма. Или сказалась большая разница в возрасте, или оставалось в памяти, как старший «шибко ученый» брат изредка поколачивал непослушного сорванца…
Разувшись, не снимая брюк и гимнастерки, я залез под одеяло, решив до прихода Пашки немного поспать. Напрасно. Не прошло и нескольких минут, как я почувствовал, что по моей шее, по рукам и ногам что-то ползает. Я затаился. Но больше пяти минут лежать не мог. Боясь, что на ногах и руках, отбиваясь от кровососущей твари, оставлю точно такие же следы, какие видел на стенах комнаты, встал, зажег свет и ужаснулся: по стенке, над кроватью Толика целыми стаями ползали клопы. И, словно ведомые каким-то инстинктом, они быстро ползли не к потолку, не в сторону соседней пустой кровати, а к кровати Толика. Судя по особому, мне знакомому с детства омерзительному клопиному запаху, я понял, что несколько штук я все-таки раздавил. Дождавшись, когда испуганные светом клопы спрячутся в свои тайники, насыпал в носки крепкого самосада, почти полкисета высыпал за рукава и за воротник гимнастерки и снова лег, но одеялом укрываться не стал. Мысленно решил: «Если минут за пять успею уснуть, то потом они меня уже не разбудят».
Мои надежды и намерения оказались напрасными. Табака клопы не боятся. Теперь, как показалось мне, они стали еще злее и нахрапистее. Забирались под майку, на живот, в трусы, на грудь… Даже на фронте, коротая ночи под брезентом на снегу и в пропитанных запахом портянок и пота блиндажах, таких испытаний я не переживал.
Когда ко мне постучал Пашка Степин, я уже успел, раздевшись до трусов, вытрясти из гимнастерки и брюк виновников моего беспокойного «сна». От чая я отказался. Дорогой на завод разговор у нас не клеился. У въездных ворот рядом с проходной на стенде «Ударников социалистического труда» под стеклом висело десятка два фотографий. Среди них мне сразу бросилось в глаза лицо Анатолия. Его улыбку я хорошо знал. Так улыбался он, когда в следующую минуту собирался подколоть кого-то остротой.
Сразу же при входе в цех на меня обрушился грохот тяжелых железных прессов, отсветы вспышек электросварки и какой-то время от времени нарастающий чугунный гул. Для меня, по рождению сельского жителя, все здесь казалось чужим. Я шел следом за Степиным между рядами непонятных мне станков. И вдруг… Хотя брат стоял спиной ко мне, но по фигуре, по движению рук я узнал его сразу. До конца смены, судя по часам, висевшим на станине крана, оставалось еще семь минут. Мы остановились. Я любовался точными и ловкими движениями рук Анатолия, в которых он держал длинные железные клещи. Подхватывая за конец вынырнувшую из многотонного чугунного вала ленту раскаленного металла, еще не успевшего потерять свой малиновый цвет, он направлял ее влево под такой же чугунный вал и наблюдал до тех пор, пока вся она под него не уходила. Секунды через три из-под правого вала прокатного стана снова выползал конец ленты, на который ложились железные клещи.
Мое нетерпение передалось Пашке. Он слегка тронул меня за локоть и дал знать, что идет менять товарища.
Прошло четыре с половиной года, как мы расстались с Толиком. Это было в октябре сорок первого. Тогда ему исполнилось всего пятнадцать лет. Мне почему-то казалось, что он ниже меня ростом, но когда брат, повернувшись ко мне, вскинул руки для объятья, сразу понял — младший братишка меня перерос. От радости Толик не находил слов. Дорогой в общежитие я рассказал ему о клопах, которые чуть не съели меня. Он печально улыбнулся.