Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма)

Гамзатов Расул Гамзатович

VI

Я у открытого окна стою. Я солнце в гости жду ежеминутно. Целую руку близкую твою За свежесть нерастраченного утра. Несу к столу, к нетронутым листам, И щебет птиц и ликованье радуг... Бывало, мать, пока отец не встал, Все приводила на столе в порядок. Боясь вспугнуть его черновики, Чернила осторожно пополняла. Отец входил и надевал очки. Писал стихи. И тишина стояла. На оклик: "Мать!" - поспешно шла она, Чтобы принять родившиеся строки. И снова наступала тишина, В ней лишь перо пришептывало строго. Все тот же стол, и тишина вокруг Здесь время ничего не изменило. И добрая забота близких рук Вновь не дает пересыхать чернилам. Мне руки говорят; "Пиши, поэт! Пусть песня никогда не оборвется, Пусть наступает каждый день рассвет, И мысль всегда рождается, как солнце!" И я пишу, пока писать могу, И рано смерти многоточье ставить. Но, словно след на тающем снегу, Должна и жизнь когда-нибудь растаять. Но

песня не прервется и тогда, Когда успею сотни раз истлеть я. Она придет в грядущие года Тревожным днем двадцатого столетья. Потомки, позабывшие меня! Отцов перерастающие дети! Целуйте, низко голову склоня, Как жизнь саму, родные руки эти!

ГОРЯЩЕГО СЕРДЦА ПЫЛАЮЩИЙ ВЗДОХ

[Строка иа стихотворения Махмуда, знаменитого аварского лирика XIX века.]

Горящего сердца пылающий вздох. Перевод Я. Козловского

Поднимается в горы луна на арбе, И туманом ее покрывается лик. Кличет верного зятя и сына к себе, Задыхаясь от гнева, почтенный старик. – О жене твоей, зять, о сестре твоей, сын, Слух недобрый ползет по соседним дворам. И позор моих нынче коснулся седин, Знать должны вы, что в этом повинна Марьям. Непутевая дочь мне призналась сама, Не скрывая в греховном бесстыдстве того, Что от песен Махмуда она без ума, И не только от сладостных песен его. Над любым в этом доме лишь я властелин, Пусть два острых кинжала покинут ножны. Ты жену свою, зять, ты сестру свою, сын, Порешить моей волей, не дрогнув, должны. Отвечал ему сын: – Будь спокоен, отец, Я кинжалом смертельный удар нанесу. И позору немедля наступит конец, Лишь безгласное тело исчезнет в Койсу. – Ты спокоен будь тесть, отвечал ему зять, Высока над ощеренной бездной скала, Если вниз полететь, то костей не собрать, И не птица Марьям, чтоб раскинуть крыла... Каждый камень был черен, как будто агат, По ущелью все дальше в полуночной мгле Вел жену свою муж, вел сестру свою брат К одинокой, высокой, жестокой скале. Устремила Марьям опечаленный взгляд В ту из белых сторон, где заходит луна. И спросил ее муж, и спросил ее брат, Не желает сказать ли что-либо она. – Ты пред смертью стоишь на последнем краю, Что последним желанием будет твоим? – Вы позвольте, я песню Махмуда спою, Больше жизни который был мною любим. И дозвольте прочесть еще строки письма, Их прислал мой возлюбленный с дальних Карпат. Что от страсти к нему я давно без ума, Ты прости меня, муж, ты прости меня, брат. Муж сказал: – Можешь спеть, потерявшая честь, Пусть в гробу возвратится твой милый назад! Брат добавил: – Письмо его можешь прочесть, Пусть зароют Махмуда на склоне Карпат! Став над бездной, сняла перед ними чахто *, Пали волосы на плечи мягкой волной, Жаль, далек ты, Махмуд, не оценит никто, Что темней ее волосы черни ночной. Ворот душного платья рванула она, Так что брызнули пуговки каплями слез. Обнаженные груди, светлей, чем луна, Рядом, вздрогнувший вдруг, озарили утес. И запела Марьям. По вершинам, как лань, Ее голос летел, растопив облака. Полоскавшая пропасти гулкой гортань, Волны, будто коней, осадила река. И с распахнутых в небе сторон четырех Горы словно на главный сошлись джаамат **. И горящего сердца пылающий вздох С дагестанской земли долетел до Карпат. А как стала читать она строки письма, Что написаны ярче коралловых бус, Исчезать начала караковая тьма, И заря как разрезанный встала арбуз. От безудержной страсти, любви и тоски Не стыдилась Марьям белоснежных громад. Выпал мужа кинжал из ослабшей руки, И кинжал уронил очарованный брат. О горящего сердца пылающий вздох, Ты поныне летишь среди каменных скал. И каких ни настало бы в мире эпох, Пред тобою бессилен холодный кинжал.

* Чахто - женский головной убор.

** Джаамат - совет, собрание.

О любви. Перевод Я. Козловского

Опять пленен... Был мальчиком когда-то, Пришла любовь и, розу оброня, Открыла тайну своего адата И сразу взрослым сделала меня. Но гребням лет не в образе богини, А женщиной из плоти и огня Она ко мне является поныне И превращает в мальчика меня. Застенчивость, бесстыдство в ней и трепет, Вновь загораюсь я, и оттого Воображенье преклопенно лепит Из женщины подлунной - божество, Как глупость командира, и не раз Любовь была опасностью чревата, Зато являла мужество солдата, Что безрассудный выполнил приказ. Она всегда похожа на сраженье, В котором мы, казалось бы, судьбой Уже обречены на пораженье, И вдруг - о чудо!
– выиграли бой! Она всегда похожа на сраженье, В которое уверовали, но Нежданно прибывает донесенье, Что начисто проиграно оно. И хоть любовь не сторонилась боли, Она порою, ран не бередя, Была сладка, как сон под буркой в поле Во время колыбельного дождя. Я возраста достиг границы средней И, ни на что не закрывая глаз, Пишу стихи, как будто в миг последний, И так влюбляюсь, словно в первый раз.

Хафиз не оставил Шираза. Перевод Я. Козловского

Манивший из разных сторон мусульман, Сверкавший подобьем алмаза, Хоть был недалек голубой Исфаган, Хафиз не оставил Шираза. Мерцал полумесяц над свитком дорог, Но их опасался, как сглаза, Хафиз потому, что оставить не мог Печальными розы Шираза. Владыки Востока из белых дворцов, За честь они это считали, С дарами к нему посылали гонцов И в гости его приглашали. Гонцы увозили, нахмурясь, как ночь, Любезные строки отказа. Писал он владыкам: "И на день невмочь Оставить мне женщин Шираза". Саади бывал и в далеких краях, Где пел он над струнами саза, Но в жизни ни разу любви падишах Хафиз не оставил Шираза. И к женщинам лик обращал, как привет, Он даже во время намаза, Покинуть боялся, наверное, свет Хафиз в отдаленье Шираза.

Училище любви. Перевод Я. Козловского

Жизнь - высшее училище любви, Чьи кафедры не каждому потрафили, Ты в нем на факультете географии Пред картой мира взгляд останови. Материки, как полуострова, Но даже там, где правит бал военщина, "Целуй меня!" мужчине шепчет женщина Знак вечности не эти ли слова? В училище история должна Былые страсти изучать и чаянья. Встарь поклонялись женщине отчаянно, Тому пример Троянская война. А это - медицинский факультет, Но здесь не знают способов лечения, Когда наносит женщина ранение Мужскому сердцу, излучая свет. На кафедре астрономов сто крат Движения небесных тел осознаны, А мне бы знать, двумя любуясь звездами, О чем они на небе говорят?

Завещание любви. Перевод Я. Козловского

Завещала любовь: – Берегите меня Вы не в каменных душах бестрепетных скал, Берегите меня, как в дороге коня, Как для песни чунгур, как для мести кинжал. Завещала любовь:– Берегите меня Не в мечети, где вас разделяет аллах, Берегите меня среди ночи и дня, Там, где жар оставляют уста на устах. Завещала любовьг – Всем наследникам вы Накажите моих не оспаривать прав, Чтобы думой для каждой была голова, Мастерам колыбелей работу задав. Завещала любовь: – В неоплатном долгу Предо мной вы должны на земле пребывать. Как изделья свои на гончарном кругу, Стану вас я кружить и в огне обжигать.

"Я спросил на вершине...". Перевод Я. Козловского

Я спросил на вершине, поросшей кизилом: "Что мужского достоинства служит мерилом?" "Отношение к женщине", молвило небе в ответ. "Чем измерить, - спросил я у древней былины, Настоящее мужество в сердце мужтаны?." "Отношением к женщине", мне отвечала она. "Чем любовь измеряется сердца мужского?" "Отношением к женщине!"... "Нету мерила такого!" Возразили служители мер и весов.

Эй, мужчины... Перевод Я. Козловского

Эй, мужчины, вам к лицу ли Разжигать, друзья мои, В древнекаменном ауле Петушиные бои? И безумен ваш обычай: Шумной, спорящей гурьбой Наблюдать, ликуя, бычий Завсегда кровавый бой. Эй, мужчины, вы и сами Рассудительно лихи, Не должны под небесами Бой вести, как петухи. Стародавнею порою, Раны чести бередя, Дрались горцы под горою, С черных бурок не сходя. Эй, мужчины, вам завещан Долг высокий, чтобы вы Бой вели во славу женщин, Не склоняя головы. Эй, мужчины, не в разладе, А коль драться, то в бою Защищая жизни ради Землю отчую свою. Я и сам, где высь крылата, У гнездовия дождя, Бой веду за все, что свято, С черной бурки не сходя.

"В Иран приехав вешнею порою...". Перевод Я. Козловского

В Иран приехав вешнею порою, Трех женщин я повсюду встретить мог. Одна тысячелетнею чадрою Окутана была до самых ног. Красивых женщин пели не случайно Поэты здесь в былые времена. – Кто вы, Ханум, чей лик сокрыт, как тайна? – Я - Персия, - ответила она. Чадра другой была под стать вуали, Приметить позволяя неспроста Жемчужины, которые сверкали В полуоткрытой киновари рта. Казалось, проплывавшая в зените, Слегка прикрылась облаком луна. – Кто вы, Ханум? Как вас зовут, скажите? – Я - Персия, - ответила она. Точеные, как будто из самшита, У третьей были ножки. И, смугла, Мне улыбалась женщина открыто, И я подумал: "Боже, как мила!" Прекрасный лик. Точеная осанка, И дерзко грудь почти обнажена. – А вы, мадам, наверно, парижанка? – Я - Персия, ответила она!

В Ширазе. Перевод Я. Козловского

Я спросил в Ширазе речку малую: – Как случилось, что не первый век, Осенясь звездою семипалою, Стала ты известней многих рек? Отвечала речка светло-сизая: – Потому завиден мой удел, Что поила некогда Хафиза я И меня он некогда воспел. Я спросил в Ширазе розу красную: – Почему не первый век подряд, Называя самою прекрасною, О тебе повсюду говорят? Почему ты, как звезда вечерняя, Выше роз других вознесена? – Пел Хафиз, сказала роза чермная, Обо мне в былые времена. И, на женщин бросив взгляд не издали, Я спросил в Ширазе как-то раз: – Почему считают в мире исстари Первыми красавицами вас? – Жизнь сравнивший с чашею пригубленной, Так считал Хафиз. И, не скупой, Самарканд за родину возлюбленной Отдавал он вместе с Бухарой.