Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма)

Гамзатов Расул Гамзатович

"Кто бездумно и беспечно..."

Кто бездумно и беспечно Хохотать способен вечно, Разве тот мужчина? Кто не гнулся под мечами, Но всю жизнь не знал печали, Разве тот мужчина? Кто в заздравном даже слове Умудрялся хмурить брови, Разве тот мужчина? Кто смертельно не влюблялся, Ни с одной не целовался, Разве тот мужчина? Кто любую звал голубкой И за каждой бегал юбкой, Разве тот мужчина? Кто готов подать нам стрелы И предать нас в то же время, Разве тот мужчина? Кто, к столу шагнув с порога, Осушить не в силах рога, Разве тот мужчина? Кто в местах, где многолюдно, Пьет из рога беспробудно, Разве тот мужчина? Кто хоть век в дороге будет, Дом отцовский позабудет, Разве тот мужчина? Кто, исполненный усердья, Судит нас без милосердья, Разве тот мужчина? Кто даст слово, что булатно, Но возьмет его обратно, Разве тот мужчина?

Камалил Башир. Легенда

От любви забывали мы страх, Потому что, затмив целый мир, Ты с ума, обольстив нас в горах, Посводил, Камадил Башир. Нам не надо колец золотых, Хоть венчает их огненный лал *, Лишь бы ты на ладонях своих Наши пальцы, держа, целовал. И жемчужные серьги легко За твои отдадим мы слева, Когда шепчешь ты их на ушко, Сладко кругом идет голова. Мы, как белое тело свечи, Пред тобою до белого дня Были счастливы таять в ночи, Золотое сердечко огня. Может, смилуются небеса И помогут

вдали от разлук Вновь серебряные пояса Нам сменить на кольцо твоих рук. Что шелка, что парча, что атлас? Мы, как раньше, порою любой Вновь готовы предстать, хоть сейчас, Обнаженными перед тобой. Прорезавший полночную тьму, Был не ты ли, полмира любя, С лунным месяцем схож потому, Что не падала тень на тебя? Власть любовной познав ворожбы, В час намаза колени склонив, Предавались мы жару мольбы, Имя бога твоим заменив. Почернели от злобы мужья, Женихи проклинали невест. И прикончить тебя из ружья Сговорились мужчины окрест. – Камалилу Башару - конец: Мы убьем его! С нами аллах! Но невесты и жены свинец Растопили в ружейных стволах. И решили ревнивцы тогда В башню смерти тебя заточить. Ключ в потоке исчез навсегда, Чтоб дверей не смогли мы открыть. Но из собственных кос сплетена Нами за день веревка была. Твоего мы достигли окна, Голубиные вскинув крыла. И решили мужчины в тоске: Бросим в реку с утеса, что сед. Но спасли тебя в бурной реке, За тобою мы кинулись вслед. И мужья, став чернее земли, Сговорившись с парнями тайком, Дорогую твою отсекли Буйну голову острым клинком. Черный камень надгробной плиты Мы с могильного сняли холма, И вознесся над ревностью ты, И сводил нас, как прежде, с ума. Мы, как белое тело свечи, Пред тобою до белого дня Снова счастливы таять в ночи, Золотое сердечко огня.

* Лал - драгоценный камень.

Парень гор. Легенда

– Эй, ненаглядная, скорей Открой-ка двери мне! – Откуда, парень, у дверей Ты взялся при луне? – Клянусь я: сердце привело Меня на твой порог! – Незваный гость, садись в седло, Найди другой чертог! – Тебе, красотка, бог судья, Любовь мою проверь: Скажи, что должен сделать я, Чтоб ты открыла дверь? – Эй, парень, спрыгнувший с коня, Не угоди в шуты! Есть три желанья у меня Да удалец ли ты? Желанья выполнишь, считай, Нашел к двери ключи. Касаясь шапкой птичьих стай, За семь вершин скачи... – Куда скакать, в какой набег? Приказывай, не мучь! – Гнездится голубь, бел как снег, У края черных туч. К нему, когда взойдет луна, Лиса направит путь. Ты лисью шкуру, что красна, К рассвету мне добудь! Восток в малиновой парче, Храпит под парнем конь. И лисья шкура на плече Пылает как огонь. – Эй, чародейка, дверь открой, К тебе я мчался вскачь! – Ты уговор забыл, герой, Он был из трех задач. И говорит ему она: – Садись в седло опять, Жемчужин горсть с морского дна Ты должен мне достать!.. Держа жемчужины в горсти, Вступил он на порог: – Эй, ненаглядная, впусти, Я возвратился в срок! – Ты нетерпенье, парень гор, До времени смири, Дороже денег уговор, Моих условий - три! – Куда держать мне путь теперь, Скажи скорей о том? – Через распахнутую дверь В девический мой дом. Но, прежде чем меня обнять, Дай клятву, парень гор, Что навсегда отца и мать Забудешь с этих пор. Не медли, милый, дай зарок И страсти не таи, Войдешь ты, как в ножны клинок, В объятия мои. Ах, не молчи, лихой джигит, Со мной забудешь свет. Куда ж ты, сокол?.. Стук копыт Послышался в ответ.

Завет Махмуда

Горский парень в дом Махмуда Раз пришел чуть свет. Говорит: – Ты в силе чудо Совершить, поэт. Сочини такие строки, Чтоб они успех Обрели бы на Востоке У влюбленных всех. И открыли мне дорогу К той наверняка, Чей отказ жесток, ей-богу, Как удар клинка. Вскоре песня над Кавказом Ринулась в полет. Прикоснешься к ней и разом Пальцы обожжет. И в ауле Кахаб Росо Стали говорить: Красный сокол взмыл с утеса, Чтоб сердца когтить. И, Махмуду благодарен, Полный рог вина Осушил на свадьбе парень За него до дна. Я и сам в года иные, Молод и удал, Словно стены крепостные Этой песней брал. Горец стреляный к Махмуду Раз пришел чуть свет. Говорит: – Век помнить буду, Удружи, поэт. Я вдову у нас в ауле Сватал, но она Мужа, павшего от пули, Памяти верна. О моем, под звон пандура, Жребии лихом Ты поведай, словно сура *, Золотым стихом. И какие, думай сам уж, Мне нужны слова, Чтобы, сдавшись, вышла замуж За меня вдова. Вскоре пир на всю округу Грянул, говорят, За Махмуда рог по кругу Пил и стар и млад. И среди честного люда Дед мой тоже был. Выпил рог он за Махмуда, А потом спросил: – Как постиг ты это дело, Что у темных круч К сердцу женскому умело Подбираешь ключ? Над горами месяц светел Плыл и плавил тьму. И, вздохнув, Махмуд ответил Деду моему: – Осужденная молвою, Та, что мне мила, И невестой и вдовою На веку была. Я носил шинель солдата, Солнце - в голове. Пел я девушке когда-то, А потом - вдове. Глубока, как память крови, Память о Марьям. Ключ любви таился в слове, Что дарил я вам. И верней ключа покуда Не было и нет, Походил ответ Махмуда На святой завет. Открывал в года иные, С буркой за плечом, Сам я словно крепостные Двери тем ключом.

* Сура - глава корана.

"Себе представший в образе Махмуда..."

Себе представший в образе Махмуда, Лежу ничком в Карпатах на снегу, И грудь моя прострелена. Мне худо, И снег багров, и встать я не могу. Но все ж меня домой живым вернули, И под конем изменчивой Муи Стою, как месяц ясный, но в ауле Следят за мною недруги мои. Кумуз настроив, только начал петь я, Они меня схватили, хохоча, И спину мне расписывают плетью Крест-накрест, от плеча и до плеча. Пусть насмехается имам из Гоцо, Пригубив чашу огненной бузы. Я зубы сжал. Мне потерпеть придется, Он не увидит ни одной слезы. Что я Махмуд, мне показалось нынче, Брожу в горах, печальный от любви, Со звездами, чей свет исполовинчат, Я говорю, как с близкими людьми. Роятся думы, голова что улей, Пою любовь, чтоб вы гореть могли, Но рвется песня: я настигнут пулей Пред домом кунака из Игали. Прощайте, люди. Поздно бить тревогу. Меня на бурке хоронить несут.-. Какая мысль нелепая, ей-богу, Мне показалось, будто я Махмуд.

Целую женские руки (Поэма). Перевод И. Озеровой

I

Целую, низко голову склоня, Я миллионы женских рук любимых, Их десять добрых пальцев для меня, Как десять перьев крыльев лебединых. Я знаю эти руки с детских лет. Я уставал - они не уставали. И, маленькие, свой великий след Они всегда и всюду оставляли. Продернув нитку в тонкую иглу, Все порванное в нашем мире сшили. Потом столы накрыли. И к столу Они всю Землю в гости пригласили. Они для миллионов хлеб пекли. Я полюбил их хлебный запах с детства. Во мне, как в очаге, огонь зажгли Те руки, перепачканные тестом. Чтобы Земля всегда была чиста, Они слезой с нее смывают пятна. Так живописец с чистого холста Фальшивый штрих стирает аккуратно. Им нужно травы сметывать в стога, Им нужно собирать цветы в букеты Так строится бессмертная строка Из слов привычных под пером поэта. Как пчелы в соты собирают мед, Так эти руки счастье собирают. Земля! Не потому ли каждый год В тебе так много новизны бывает? Когда приходит радость, опьяняя, Я эти руки женские всегда Целую, низко голову склоняя.

II

Я знаю эти руки. Сколько гроз Осилили несильные, родные. Их сковывал петрищевский мороз, Отогревали их Костры лесные. У смерти отвоевывая нас, Дрожа от напряженья и бессилья, Они, как новорожденных, не раз, Запеленав, из боя выносили. А позже, запеленаты в бинты, Тяжелых слез ни от кого не пряча, Вернувшись из смертельной темноты, Мы узнавали их на лбу горячем. В них тает снег и теплится огонь, Дожди звенят и припекает солнце, И стонет скрипка, и поет гармонь, И бубен заразительно смеется. Они бегут по клавишам. И вдруг Я замираю, восхищеньем скован: По властному веленью этих рук Во мне самом рождается Бетховен. Мир обступил меня со всех сторон, Лишь на мгновенье задержав вращепье, И, как воспоминанье, древен он И юн, как наступившее свершенье. Они бегут по клавишам. И вот Воскресло все, что память накопила... Мне мама колыбельную поет, Отец сидит в раздумье у камина. И дождь в горах, и вечный шум речной, И каждое прощанье и прощенье, И я, от свадьб и похорон хмельной, Жду журавлей залетных возвращенья. Вот вышли наши женщины плясать. О, крылья гордой лебединой стаи! Боясь свою степенность расплескать, Не пляшут - плавают, не пляшут, а летают. Пожалуй, с незапамятных времен Принц ищет в лебедях приметы милой, И мавры убивают Дездемон Уже давно во всех театрах мира. И Золушки находят башмачки, Повсюду алчность побеждая злую. Целую жесткость нежной их руки И нежность мужественных рук целую. Целую, словно землю. Ведь они Мир в маленьких своих ладонях держат. И чем трудней и пасмурнее дни, Тем эти руки и сильней и тверже. Мир - с горечью и радостью его, С лохмотьями и праздничной обновой, С морозами и таяньем снегов, Со страхами перед войною новой, Вложил я сердце с юношеских лет В любимые и бережные руки. Не будет этих рук - и сердца нет, Меня не будет, если нет подруги. И если ослабеют пальцы вдруг И сердце упадет подбитой птицей, Тогда сомкнётся темнота вокруг, Тогда сомкнутся навсегда ресницы. Но силы не покинули меня. Пока живу, пока дышу - живу я. Повсюду, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.

III

В Москве далекой был рожден поэт И назван именем обычным - Саша. Ах, няня! С первых дней и с первых лет Его для нас растили руки ваши. В моих горах певец любви Махмуд Пел песни вдохновения и муки. Марьям! Как много радостных минут Ему твои всегда давали руки. Теперь любое имя назови Оно уже не будет одиноко: О, руки на плечах у Низами, О, руки, обнимающие Блока! Когда угас сердечный стук в груди, Смерть подошла и встала в изголовье, Тебя, мой незабвенный Эффенди, Они пытались оживить любовью. Когда на ветках творчества апрель Рождал большого вдохновенья листья, Из этих рук брал краски Рафаэль, И эти руки отмывали кисти. Не сетуя, не плача, не крича И все по-матерински понимая, Они сжимали плечи Ильича, Его перед разлукой обнимая. Они всплеснули скорбно. А потом Затихли, словно ветви перед бурей. И ленинское штопали пальто, Пробитое эсеровскою пулей. Они не могут отдохнуть ни дня, Неся Земле свою любовь живую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.

IV

Я помню, как, теряя интерес К затеям и заботам старших братьев, По зову рук далекой Долорес Хотел в ее Испанию бежать я. Большие, как у матери моей, Правдивые, не знающие позы, И молча хоронили сыновей, И так же молча вытирали слезы. Сплетались баритоны и басы: "Но пасаран!" - как новой жизни символ. Когда от пули падали бойцы, Ей каждый сильный становился сыном. Я помню, в сакле на меня смотрел С газетного портрета Белояннис, Как будто много досказать хотел, Но вдруг умолк, чему-то удивляясь. С рассветом он шагнет на эшафот, Ведь приговор уже подписан дикий. Но женщина цветы ему несет Прекрасные, как Греция, гвоздики. Он улыбнулся, Тысячи гвоздик В последний раз увидел на рассвете, II до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью. Я помню Густу, Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка. Там, за решеткой, самый верный друг С любовью в сердце и петлей на шее Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее. Глаза не устают. Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим. Я руку возвожу на пьедестал. ...У черных женщин - белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны. И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки: – Почему У черных женщин белые ладони? Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: – Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят! Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле... Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли. Ладони их, как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места. Они обнять могли бы шар земной, Когда бы стали в общий круг все вместе. И если вдруг надвинется гроза, Забьется птицей в снасти корабельной, Раскинув сердце, словно паруса, Я к вам плыву, земные королевы! Земля - нам дом. И всем я вам сосед Француженке, кубинке, кореянке. Я столько ваших узнаю примет В прекрасной и застенчивой горянке. Как знамя ваши руки для меня! И словно на рассвете в бой иду я, Опять, седую голову склоня, Я эти руки женские целую.

V

Смеясь, встречает человек рассвет, И кажется, что день грядущий вечен, Но все-таки по множеству примет Мы узнаем, что наступает вечер. А вечером задумчив человек, Приходит зрелость мудрая и злая... Но я поэт. День для меня - как век. И возраста я своего не знаю. Я очень поздно осознал свой долг, Мучительный, счастливый, неоплатный; Я осознал, Но я вернуть не смог Ни дни, ни годы детские обратно. Себе я много приписал заслуг, Как будто время вдруг остановилось, Как будто я лучом явился вдруг Или дичком в саду плодовом вырос. Могу признаться, мама, не тая: Дороги все мои - твои дороги, И все, что прожил, - это жизнь твоя, И лишь всю жизнь твои писал я строки. Я - новорожденный в руках твоих, И я - слезинка на твоих ресницах. За частоколом лет мой голос тих, Но первый крик тебе доныне снится. Не спишь над колыбелью по ночам И напеваешь песню мне, как прежде. Я помню, как начало всех начал, Напевы ожиданья и надежды. Вхожу я в школу старую. И взгляд Скользит по лицам - смуглым, конопатым, А вот и сам, как тридцать лет назад, Неловко поднимаюсь из-за парты. Учительницы руки узнаю Они впервые карандаш мне дали. Теперь я книгу новую свою, Поставив точку, отпускаю в дали. О руки матери моей, сестер! Вы бережно судьбу мою держала, И вас я ощущаю до сих пор, Как руки женщин всей моей державы! Вы пестовали ласково меня И за уши меня трепали чаето. В начале каждого большого дня Вы мне приветливо желали счастья. И вы скорбели, если вдалеке, В безвестности Я пропадал годами, И вы о жизни по моей руке Наивно и уверенно гадали. Вы снаряжали нас для всех дорог, Вы провожали нас во все скитанья, Мы возвращались на родной порог И снова говорили: "До свиданья". Когда коня седлает во дворе В неблизкий путь собравшийся мужчина, Его всегда встречает на заре Горянка с полным до краев кувшином. Чужая, незнакомая почти, Стоит в сторонке, Только это значит, Примета есть такая, Что в пути Должна ему сопутствовать удача. Страна родная! Думается мне, Твой путь имел счастливое начало: Октябрь, скакавший к счастью на коне, С кувшином полным женщина встречала. Она стояла молча у ворот, Прижав к груди спеленатого сына, И время шло уверенно вперед И становилось радостным и сильным. Октябрь перед последним боем пил, Клинок сжимая, из кувшина воду... Быть может, потому так много сил И чистоты у нашего парода. Шел человек за нашу правду в бой, И мертвыми лишь падали с коня мы. Но, Родина, ни перед кем с тобой Мы голову вовеки не склоняли. Не будет никогда такого дня, Всегда беду мы одолеем злую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.