Судный день
Шрифт:
Меня вдруг охватил ужас: на мгновение профессор вдруг превратился в испуганного слабого мальчишку… Но он быстро взял себя в руки:
– Я сказал: ad turpe nemo ohligatur, что значит “нельзя унижать”. Так гласит одно из положений римского права. А для меня это означает, что у нас есть свидетель, которого мы, к сожалению, не можем использовать, ведь в этом случае мы, разоблачив убийцу, подвергнем свидетеля унижению и испортим ему жизнь. – И профессор устало потер лоб.
– То есть вы знаете, кто убийца?! – Я не верил своим ушам.
Томас выпрямился, надел камзол, достал ящичек, из которого аккуратно вытащил парик и натянул его на болванку. Присыпал
– А господину Петтеру Хорттену следует пошевеливаться, если, конечно, он желает посмотреть последний великий спектакль нашего столетия! – гнусаво и высокомерно проговорил Томас, потом рассмеялся и подмигнул мне: – Да, Петтер, мне известно, чьих рук это дело. И сейчас моя задача – доказать это.
– И кто же убийца?
Томас на миг стал серьезным, затем загадочно улыбнулся:
– Cave ab homine unius lihri [24] .
Вечно он навязывал мне свою латынь!
Прежде чем дверь за профессором затворилась, я спросил:
– А что такое “одиннадцать часов”?
И, встав с кушетки, я сбрызнул голову водой и начал одеваться.
Томас засмеялся:
– Пора бы тебе научиться определять время, Петтер. Это совсем несложно. “Одиннадцать часов” означает, что до полуночи остался один час. Иначе говоря, за час до конца света, если мы верим во все эти глупые россказни о Судном дне. – И он скрылся за дверью.
24
Опасайся человека одной книги ( лат.).
Глава 39
Поддерживая пастора Якоба, Бигги проводила его в харчевню и подвела к стулу. Я вошел вслед за ними и затворил дверь. Все уже были в сборе.
Пастор стоял, зажав под мышкой увесистую Библию, и меня вдруг осенило: ведь когда его ударили ножом, то Библии у него с собой не было! Возможно, кто-то позвал его, заманив на лестницу, в ловушку?
Внушительная фигура профессора в парике горделиво возвышалась посреди комнаты: он ждал, когда все усядутся. Я заметил, как он вопросительно взглянул на Альберта и как конюх едва заметно кивнул в ответ. Почувствовав себя оскорбленным оттого, что оказался не у дел, я сердито посмотрел на конюха, который сидел у самой двери в коридор, прислонившись к стене.
В комнате воцарилась грозная тишина. Никто не вымолвил ни слова, даже когда из кухни показалась трактирщица с кружкой пива. Оглядев присутствующих, она подняла кружку, и Густаф Тённесен с облегчением кивнул, однако для остальных ее жест остался незамеченным: взгляды присутствующих обратились к Томасу.
Томас осмотрелся: по его просьбе мы расселись вокруг большого стола, так чтобы он мог говорить, не надрывая горло и не пытаясь перекричать завывания ветра за окном. Когда взгляд Томаса остановился на мне, профессор нахмурился и вышел в коридор, а вскоре вернулся с пледом в руках. Плед он бросил мне на колени и расправил складки. Я улыбнулся, смущенно и благодарно, и вдруг почувствовал у бедра что-то холодное. Пистолет!
Томас серьезно кивнул и, выйдя на середину комнаты, посмотрел на часы.
Шестьдесят. Большая стрелка уже прошла эту цифру. Даже, пожалуй, приблизилась к цифре пять. Немного раньше, когда я вышел из комнаты и спускался по лестнице, часы начали бить. Я никак не мог взять в толк, о чем говорил Томас,
Госпожа фон Хамборк поставила перед Тённесеном большую кружку пива и села возле мужа.
Все приготовились слушать. Томас кашлянул.
– Немецкая пословица гласит, – проговорил он, – dass man den Wald vor lauter B"aumen nicht sieht [25] .
Госпожа фон Хамборк согласно кивнула и улыбнулась. Я с удивлением заметил, что серьезность момента ее ничуть не трогала – совсем наоборот: трактирщица просто лучилась добродушием, почти радостью, чего прежде я за ней не замечал. Куда же подевалась ее трагическая мина?
25
…что за деревьями бывает не видно леса ( нем.).
– Возможно, сначала я вел себя именно так – сразу после того, как мы нашли тело графа. Но дело обстояло даже хуже, – Томас заговорил громче и нахмурился, – на этот лес опустился такой густой туман, что я не только не замечал леса за деревьями, но и самих деревьев не видел… – Умолкнув, он пристально оглядел каждого. Кроме нас с Бигги. А потом медленно проговорил: – Вы все мне лгали! А если не лгали, то чего-то недоговаривали, скрывали от меня нечто важное. Я отвлекся на эпизоды, которые не имели никакого значения. Делал неправильные выводы. Выстраивал рассуждения a-posteriori:передо мной был результат, то есть тело графа. Какова же причина? Я будто брел в тумане, не разбирая дороги.
Я сидел возле очага и, пока Томас говорил, исподтишка разглядывал каждого из присутствующих. Трактирщик с супругой сидели у окна, в углу: он даже бледнее и серьезнее, чем обычно, а у нее разрумянились щеки, и казалось, словно ее распирала радость, которой она сама стыдилась. Прямо напротив меня, с другой стороны очага, отвернувшись от хозяев, уселся священник. Черная пасторская ряса лишь сильнее оттеняла его мертвенную бледность, из-за впалых щек подбородок заострился, а под глазами виднелись темные круги. На лице явственно проступили коричневые пятна. При каждом неловком движении лицо пастора кривилось гримасой боли. Бигги, оказавшись рядом, заботливо следила за ним. По другую руку Бигги сидел Густаф Тённесен. Лжеплотник вытянул ноги и притворился, будто происходящее его ничуть не волнует, однако его выдавали руки, нервно вцепившиеся в пивную кружку. Заметив, что я смотрю в его сторону, он бросил на меня взгляд, пышущий такой ненавистью, что у меня душа в пятки ушла.
– Так давайте же развеем этот туман – хотя бы немного, – продолжал Томас, машинально взглянув в окно, в сторону каретного сарая. – Первым напустил туману сам убитый, граф Филипп д’Анжели. Он называл себя графом и вел себя, как подобает графу, по вашим рассказам, графом высокомерным. Но… – и Томас кивком указал на меня, – когда мы с Петтером осмотрели его вещи, то поняли, что если он и был графом, то обедневшим и поизносившимся, во всяком случае, по вещам его не скажешь, что их владелец дворянского рода, – профессор махнул рукой, – не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь одно: в конце концов мы выяснили, что наш граф вовсе не граф, а французский капитан Жюль Риго. Зачем ему понадобился этот маскарад, я объясню позже.