Сухие бессмертники. Боевик
Шрифт:
Как только и ее по-настоящему клюнул "жареный петух" – от знаменитой невозмутимости Полины и следа не осталось.
Сегодня, в день задержанной на два месяца получки, когда в институте царило праздничное оживление, когда быстро дряхлеющий организм полунищенского коллектива, наконец, получил в свои вены живительное вливание, Полина чувствовала себя особенно скверно. То, что она давно привыкла не замечать, все эти думские политические бури в стакане воды, бесконечное разоблачение ворья на государственном уровне, стоны пенсионеров, – все это
Ее все сегодня раздражало. И счастливые лица женщин, первым делом накупивших конфет и бананов. И дорогие американские сигареты в руках кандидатов и докторов наук, давно перешедших на плебейскую овальную Приму, на Яву дукатскую в мягкой пачке.
Люди умели жить, умели радоваться даже незначительной радости. И это жизнь? И этой жизни по доброте души желают ей нормальные женщины? Это же не жизнь, это же полу скотское выживание. За этот вот униженный мир она так цепляется? Эти вот радости удерживают ее на краю жизни и почти месяц, не дают окончательно определиться: жить или не жить?
ВЫ только посмотрите, ожидавшая разоблачения предательница Жанна, испорченная девчонка, и та встрепенулась. Наскребла на заветный косячок, накурилась травки всласть и более не боится гнева преданной начальницы. Надо же, в ее отстраненном взгляде появилось такое умиротворение, словно счастливее ее нет девчонки во всей столице. Счастливая идиотка.
Вот, пожалуйста, за пончиками не сходила сегодня. По всему отделу воняет растворителем для лака. Так и есть, ногти красит. Ну, почему она на работе красит ногти именно на ногах? Ну, почему?.. Ведь она собирается стать ученым…
Полина собралась выскочить из кабинета и сделать вульгарной девице втык, но не выскочила. От ненависти она оцепенела.
Вот, только этого не хватало. Включила радиотрансляцию… Упивается козлотоническим пением доморощенной группы с названием препарата для борьбы с тараканами. Фанерная перегородка аж ходуном ходит, хотя Полина запретила включать радио в рабочее время. Бедлам! Да в этом бедламе только идиоты и могут выжить, у них и так уже все сдвинуто набок. "Крыша поехала", как метко заметила Варвара.
Как же она ненавидела сегодня эту трагикомедию. Ненависть стала нестерпима. Полина едва дождалась конца рабочего дня. С порога, не снимая обуви, по зеркальному паркету, протопала на кухню. Порылась в коробке со столовым серебром. В коробке не было ни одного ножа с заостренным концом. Схватила вилку и пошла переодеваться в джинсовый костюм, в котором имела обыкновение прогуливаться по городским паркам и бульварам. Теперь она знала как поступить со своей ненавистью, марающей душу липкой грязью. Ненависть нужно выплеснуть… Так учит опыт "нормальных баб".
Каравайникова уже была готова к выходу на охоту за негодяем, когда сообразила, что скоро совсем стемнеет. Жаль. Завтра она может растерять свою решимость.
Каравайникова разделась, накормила домочадцев и легла в холодную постель. Теперь даже привычный
Но сон, как повелось в последние недели, не шел.
"Ничто так не истощает, как ненависть". – Подумала Каравайникова и снова натянула шелковый халат.
Лиловый натуральный шелк струился в ее шершавых руках как змей-искуситель. Ласковые прикосновения шелка были единственными известными ей посторонними прикосновениями к ее обнаженному телу. Когда-то она очень любила эти шаловливые, но целомудренные прикосновения. Тело с удовольствием на них отзывалось, особенно соски больших твердых грудей. Но теперь привыкла к эротическим играм шелка. Текучий шелк больше не волновал. Как не волновал вопрос, почему природа ей, явно фригидной особе, подарил такие обильные груди. Это лишь подчеркивало противоестественность ее натуры.
Предстоящая ночь снова обещала стать ареной ее борьбы со своими заморочками. Безуспешной борьбы. Каравайникова побродила по квартире. Все четыре комнаты были полны вещей и запахов прошлого. Прошлого ее дворянского рода, так бесславно кончавшегося на ней, оказавшейся последним бесплодным побегом геральдического древа.
Полина сознавала свою вину перед предками, но не в силах была искупить вину. Так пожелал Всевышний. Не очень-то мудрое решение. Не переломить его смутную волю слабой фригидной девственнице.
Современность не проникала в комнаты, как не проникала пыль в старинные книжные шкафы из целикового мореного дуба. Полина осмотрела ряды кожаных корешков старинных книг. Поколебавшись, вытащила дореволюционное издание Евангелия от Луки.
Она трепетала перед пожелтевшими текстами с "ятями". Только с ними Евангелие выглядело настоящим и его банальные теперь истины – сокровенными.
Затаив дыхание, Полина разломила слежавшиеся страницы. Пахнуло кислой затхлостью ломкой бумаги и сафьяна. Она любила солидную древность томов больше чем их добропорядочные тексты. Вот с такой же солидностью отставший от жизни старик-профессор изрекает обветшавшие благоглупости. Может быть, уродство ей было ниспослано Небесами именно за то, что она была слишком современной для своих антикварных книг…
Евангелие открылось на Главе пятнадцатой. Первый Стих в переложении на современный русский гласил:
" И приходили к Нему многие мытари и грешники, чтобы послушать Его".
"Вот тебе и пророчество. – Вздохнула с усмешкой Каравайникова. – И мне приспичило "придти". Только не к Богу"… Ха! К Фаддей Капитонычу. Это невыносимо. Каждый шаг, каждая мысль, каждое преступление мое предопределено. Что бы я ни замыслила сотворить, – все давно известно. На все даны мне ответы. Предсказаны специально для меня все последствия моих безумных намерений, но я ничего о них не знаю. Даже где искать эти откровения – не знаю. Но меня это не остановит. "Мне отмщение и аз воздам".