Сухие бессмертники. Боевик
Шрифт:
"Пожалуй, первым делом нужно вспомнить морду негодяя" – подумала Полина и поморщилась. – И вот что еще, милочка. Довольно про себя оскорблять словами своего противника. Не морду тебе следует вспомнить, а лицо противника. Грубостью делу не поможешь. Грубость лишь ненадолго снимает стресс. Злость будет только пережигать сталь моей решимости. И сталь размягчится. Поменьше, дорогуша, эмоций. К врагу нужно относиться по-деловому, спокойно, разумно, и тогда рука не дрогнет. Чем сто раз поклясться задушить гада своими руками, лучше один раз это сделать.
"Фоторобот врага нужно сегодня же подробно описать
Когда снова нахлынули воспоминания, Каравайникова уже не трепетала так, как в первые дни, она уже не боялась и почти не стыдилась безобразных подробностей нападения маньяка.
Лучше всего запомнилось произошедшее " до того". Несколько последних минут цепенящего ужаса полной беззащитности… Что-то острое… Жало, проникающее сквозь куртку… Наверное, шило… Лицо не уродливое, скорее симпатичное, изуродованное страдальческой гримасой какой-то внутренней боли… Что его грызло изнутри? Страх? Нет, что-то еще более страшное, страшнее страха. Да, Он тоже боялся. Он боялся своей жертвы. Наверное, из робкого десятка. Но жертву Он боялся, похоже, меньше, чем то Нечто, что грызло его изнутри. Ха! Он же маньяк! Он зомби своей болезни…
" Так недолго и посочувствовать негодяю. Т.е бедняге. Еще чего не хватало". – Подумала, Полина.
Так и не удалось вспомнить, какая нелегкая занесла ее в это гиблое место на 16 парковой. Что она искала тут в магазинах, которые обошла в день нападения? Почему пошла по магазинам, не с предыдущей, скажем, остановки в сторону конечной, а, наоборот, с конечной в сторону своего дома?
Если хотела прогуляться в Измайловском парке, почему не поехала в Детский городок, с его знаменитыми деревянными скульптурами, куда так любила ездить по выходным. Да и понедельник был 18 августа. На работу почему-то не пошла. Хотя нет, ушла пораньше из института… Но с какой целью? Какое-то наваждение…
Вдоль улицы тянулась окраина парка. Не ухоженная как следует окраина. Сзади старого дома жалкий сквер, тоже запущенный. Не сквер, – так, беспорядочные заросли клена и жимолости. Утрамбованная до каменной твердости черная земля. Вроде бы, тут где-то стояла зардевшаяся рябина, а теперь нет рябины… Или рябину она видела где-то в другом месте? Чертовщина какая-то.
Подъезды дома выходят на улицу. Тоже странно. Первый этаж какой-то мрачный, окна забраны решетками. Наверное, не жилой… И номер у дома подозрительный – 7.
А с внутренней стороны дома номер семь, куда не то что люди, солнце не заглядывает – "та самая", обитая ржавым железом дверь. А за дверью – преисподняя… Душная, зловонная темнота и ужас, ужас, ужас…
Полина собралась с духом и завернула за угол мрачного дома. Уговорила себя только издали взглянуть на дверь в преисподнюю, но неведомая сила поманила, повела…
Вот она, выщербленная лестница… Семь ступенек в "Тот" подвал… Вот она "та" темнота, "та" тишина, " то" удушье…
Ноги Полины снова подкосились. Она схватилась за осклизлую стену… От омерзения воспрянула духом, резко развернулась и, вихляя на каблуках, побежала на трамвайную остановку.
"Никогда, никогда больше ноги моей здесь не будет". – Барабанило сердце в тесной для него груди.
– Будь ты проклят, негодяй! – Яростно прошептала Каравайникова себе под нос и плюхнулась в пластмассовое сиденье.
Сзади сильная рука стиснула плечо Полины.
– Ты чо, бочку катишь, коза? А ну, кошелка,
Хорошо, двери трамвая еще не схлопнулись. Полина рванулась из рук хама и пулей вылетела из вагона…
До метро шла пешком, уговаривая сердце сбросить бешеные обороты. Остановка была пуста. В десяти метрах от остановки, у дверей ресторана, двое стриженых парней что-то требовали от раскрашенных проституток. Ночные бабочки угрожали парням. Какой-то сутенер Радик должен был с минуты на минуту нарисоваться в ресторане и тогда парням поотрывают "бошки".
Окончательно чувство безопасности вернулось к Полине, когда она прошмыгнула в пустой вагон, и гремучий трамвай тронулся. Водителем вагона была молоденькая девица. Лихачка. Высекая колесами снопы искр, вагон завизжал на крутом повороте и помчал охотницу к дому. А дома ее ждала большая кружка крепкого, горячего кофе со сливками.
Полина проехала свою остановку. Спохватилась. Помахала перед глазами, словно мошек отгоняла. Она так резко вскочила с сиденья, что стоявший рядом пьянющий мужик отшатнулся и повалился на колени пожилой даме с огромным букетом черных бархатных роз. Дама охнула, но не стала блажить. Отодвинулась к окну, погрузила тонкий острый носик в букет и без остатка ушла в свои ощущения, не досягаемая для хамства. Руки Полины так тряслись, что, открывая замок квартиры, она надломила ключ. Раздевшись в прихожей донога, словно боясь занести какую-то заразу, Полина скользнула в ванную, открыла краны на всю мощь.
Горячая вода еле сочилась из душа. Сотрясаясь от нервного озноба, Полина смотрела, как наполняется ванна, и не без иронии отмечала, что во второй раз пережитый в подвале страх был заметно слабее. Страх уже подчинялся ее воле. Лишь на короткое время поколебал страх ее решимость отомстить мерзавцу. Само собой, она все равно будет бояться того нечистого. Будет бояться, и готовить свою месть.
Согревшись в горячей ванне, замочив для внеплановой стирки ветровку, блузку, джинсы и нижнее белье, Полина снова позвонила Фаддей Капитоновичу. Хотелось рассказать какая она смелая, но экстрасенс повел разговор совсем в другом русле.
– Полина!? Наконец-то! У меня же нет вашего телефона. Перерыл все свои записные книжки, – нет и все тут, ни домашнего, ни служебного. А ведь был… Я хорошо помню, что был… Сижу, как прикованный, у телефона, жду, жду. Где вы пропадали целые сутки?
"Боже, как это редко бывает, что о тебе кто-то беспокоится. Как это приятно". – Подумала Каравайникова.
– Вы не поверите, но я приступила к осуществлению своего плана Возмездия. – Не без вызова сообщила Полина.
– Голубушка, да вы с ума сошли! Расскажите же, наконец, немедленно расскажите, кого же вы собрались отправить на тот свет. И за что?
– Я… Поздно меня останавливать… – Прерывисто выдохнула Каравайникова в трубку. – Я, правда, боролась с собой. Ей богу, я долго боролась с ненавистью. Но никто не захотел мне помочь. Даже вы не пожелали выслушать меня… А я так нуждалась в ваших советах. Но теперь поздно. Это какое-то наваждение. Я не свихнулась, нет… Но мне постоянно хочется плакать… И жаловаться, и жаловаться на эту проклятую жизнь, которая одних превращает в негодяев, а других вынуждает стать убийцей негодяев. Нет больше моих сил… Меня раздирают противоречия. Душа ненавидит во мне жажду мести, а сердце все настойчивее жаждет крови. И нет больше слез, чтобы выплакаться.