Сумасшедший декабрь
Шрифт:
— Что вы делаете?! — возмущается шатенка, вырывая у меня тампоны и фыркая с пренебрежением.
Да, выгляжу я, правда, не очень. Изолятор изрядно подправил мой фейс. Да и прет от меня затхлыми стенами и табаком. Первое, что меня цепляет, это ее глаза цвета виски, волосы… губы… запах свежей малины и мяты… А ещё очень задевает пренебрежение в ее взгляде, словно я бомж. Цепляет так, что хочется нахамить и поставить суку на место, но я перевожу взгляд на ребёнка и стискиваю челюсть.
— За ребенком следи! — оскаливаюсь и быстро ухожу к машине.
Все
Прихожу домой, и первое, что делаю, — принимаю душ, приводя себя в порядок. Упираюсь руками в кафель и долго стою под струями горячей воды. Закрываю глаза. Дышу. Но напряжение не снимает. Мышцы словно забитые, голова гудит.
Выхожу, бреюсь, одеваюсь, открываю ящик и надеваю часы и крест (всегда его ношу). Он без распятия, просто отполированное серебро на длинной черной плетёной веревке. Дешёвая вещица, но самое ценное на нем — гравировка «Спаси и сохрани». И это не просто шаблонная фраза, это пожелание моей матери. Единственная осязаемая вещь, которая у меня от нее осталась.
Спускаюсь на кухню, по дороге набирая сообщения Севе и Алене, хочу напиться и потрахаться. Я почти месяц голодал. Ну и проставиться надо за освобождение.
На кухне хлопочет Люба, наша домработница еще со времён моего детства. Единственный оставшийся в доме человек, к которому я испытываю теплые чувства. Она что-то помешивает в кастрюле под сериал по телевизору, висящему на стене.
— Ай! — вскрикивает женщина, когда я приподнимаю ее за плечи. — Напугал, гад! — возмущается и хлещет меня полотенцем. Но тут же расплывается в улыбке. — Похудел… — рассматривает. — Чуть до инфаркта меня не довел, — начинает причитать. — Себя не жалко, отца не жалко, меня хоть пожалей. Ирина была бы в шоке.
— Матери нет, а ты не переживай, я не пропаду. На отца плевать… — огрызаюсь я. — Переживёт.
— Ну зачем ты так говоришь?
— Закрыли тему. Есть хочу. Очень соскучился по твоей еде, — сажусь за стойку.
— Конечно, солянка свежая, — Люба наливает мне тарелку наваристого супа. Пахнет обалденно. — Сметанка домашняя, — ставит на стол соусник. — И гренки тоже сама делала, как ты любишь.
Киваю в знак благодарности, потому что уже все жую, наслаждаясь долгожданной домашней едой.
— Блинчики с мясом будешь?
— Конечно, буду, я все буду.
Люба кидается греть мне блинчики.
— Женюсь на тебе, — шучу я.
— Не мели ерунды! — отмахивается от меня женщина.
— А что, современные девушки не умеют так готовить.
— Приведешь свою девушку ко мне, я научу.
— И учиться они тоже не хотят, — цокаю я.
— Искать надо лучше, а не кидаться на внешность, — отмахивается Люба. — Девки сейчас — сплошные клоны с губами, как
— Ну вот поэтому и не спешу жениться, — смеюсь я.
— Ну и правильно, не торопись, твое от тебя никуда не денется.
— Вот ты где, — в кухню проходит отец, строго меня осматривая. Не обращаю на него внимания, продолжая есть. — Пообедаешь — зайди ко мне в кабинет, — отдает приказ и удаляется.
Кабинет отца похож на нагромождение всего лучшего и сразу. Тут и дубовый стол с сукном, как у генерального секретаря, массивный шкаф, бар в виде глобуса, кожаные кресла, фикус, ковры, картины на стенах, стиль «а-ля новый русский из девяностых». В принципе он и есть бандит из девяностых, который переобулся в многоуважаемого слугу народа, построив свою карьеру на крови и костях.
Разваливаюсь в кожаном кресле и переписываюсь с Алёной, кидая ей лёгкие пошлости, подогревая, мне нужен горячий трах, иначе взорвусь.
— Может, ты оторвёшься от телефона и поговоришь со мной? — нервничает Игорь Данилыч.
— Я слышу тебя, — не отрываюсь от телефона, потому что Аленка присылает мне фотку нового белья, которое будет на ней сегодня.
— Максим! — рявкает отец, ударяя по столу. Закатываю глаза и откидываю телефон на диван.
— Давай ближе к делу, я тороплюсь.
— Подождут твои девки и подельники! — отпивает коньяка. И потом этот человек будет рассказывать, что у него проблемы со здоровьем и это я его довожу. Трахать шлюх и глотать коньяк здоровье ему не мешает. — Итак с завтрашнего дня работаешь в кафе на Щербакова.
— Где? — не удерживаюсь от смеха.
— А где ты хочешь отрабатывать свое наказание? Список большой, выбирай: грузчик, санитар, слесарь, подсобный рабочий на стройке, — прищуривается отец. — Но есть лазейка, обвиняемый может отрабатывать на прежнем месте работы. Я договорился с хозяином сети кофеин. Запомни, ты работаешь и работал там. Непыльная работа, на несколько часов в день. Но отрабатывать ты будешь. Каждый божий день все полгода! Будут проверять, — категорично заявляет отец.
— Я тебя умоляю, принудительные работы — это все лишь прикрытие для твоего электората. Смотри, народ, мой сын не ушел от наказания, — вновь беру телефон и пишу Севе, чтобы ждали меня в «Молекуле».
— Думаешь, можно творить, что хочешь? Напиваться, вести себя развязно, съездить по морде майору полиции, который нашел у тебя наркотики, размахивать стволом и остаться безнаказанным?!
— Я тебя умоляю, какая наркота?! Травка это была, которой менты сами банкуют.
— Хватит! Отмазывать больше я тебя не собираюсь, ты либо отрабатываешь в теплом месте, либо садишься за уклонения от принудительных работ! — заводится так, что начинает брызгать слюной.