Сумасшедший декабрь
Шрифт:
Надежда Николаевна отличная женщина. В Эле души не чает. Мы ладим. Вопреки стереотипам, отношения у нас замечательные. Она как мама. Всегда на моей стороне.
Удобно.
Оставить нас под присмотром мамы и умотать к любовнице решать наши финансовые проблемы. Мне не хочется закатывать скандалы, не хочется оттаскать его любовницу за волосы. Не хочется бежать и ловить их с поличным. Я даже не ненавижу мужа. Мне ничего не хочется. Я смертельно устала и пуста.
Угнетает то, что меня обманули и выставили дурой не первый раз. Кажется, что это длится уже очень давно. А я слепо верила, отгоняя все сомнения.
Глаза постоянно на мокром месте. Мне так плохо, но разрыдаться
Десять лет жизни летят в черту.
Не хочу его видеть.
Просто пусть исчезнет из моей жизни навсегда. Не хочу разговаривать, выяснять отношения и что-то решать. Я не умею скандалить. И не хочу.
Поднимаюсь с тумбы, заглядываю в зеркало. Губы до сих пор красные от поцелуев. Не знаю, что чувствую к этому парню. Просто все его порывы в мою сторону сейчас кажутся очень честными и открытыми, в отличие от мужа, которому я доверяла всю жизнь.
Беру пакет с кроликом для Эльки. Прячу его в верхней полке в прихожей. Там она его не найдет. Иду на кухню.
Свекровь моет посуду, на столе на противне остывают пирожки. Элька на диване повторяет стих.
— Мама пришла! — довольно улыбается. Целую дочь в макушку, сажусь с ней рядом. Обнимаемся. — А бабушка пирожки испекла, с картошкой, с капустой и с яблоками. — Я помогала. Вот это мои, — указывает на противень.
— Умница. Вкусно, наверное, — улыбаюсь.
— Да, попробуй мои.
— Обязательно попробую с чаем.
— Кристина, ты сегодня рано, — свекровь вытирает руки и ставит чайник.
— Так вышло, — развожу руками.
— Что-то случилось? — спрашивает Надежда Николаевна. Наверное, все написано на моем лице. Но рассказывать я не стану. Не хочу. Мне почему-то дико стыдно, оттого что мне изменяют. Словно это моя вина. Все мы хотим, чтобы наша семья казалась идеальной. Кому-то изменяют, у кого-то две семьи. А у нас не так. У нас все хорошо и идеально. Потому что именно мы, женщины, которых не предают. И когда наши иллюзии рушатся, то становится стыдно. Начинаешь копаться в себе и искать недостатки.
— Все хорошо.
— А я стих выучила, — хвастается Элька. Вырывается из моих объятий, встает ногами на диван. Театрально взмахивает руками и улыбается, начиная рассказывать:
— «Много разной мишуры Достаем мы с полки. Новогодние шары Все ж украсят елку. Синий шар цвета небес С радостью повесим. Только добрых ждем чудес, Славных танцев, песен. Следом — шарик золотой, Солнечного цвета. И суровою зимой Будем мы согреты. Ну а дальше — красный шар Весело— Какая молодец! — хлопаю в ладоши, а самой хочется рыдать. Прорывает. Кусаю губы и не могу сдержаться. Этот детский праздничный стих действует на меня, как последняя капля. Не будет у нас новогодней сказки. Сломалось все.
— Это баба Надя научила.
— Хорошо, — всхлипываю, лицо горит, слезы жгут глаза. Встаю из-за стола и убегаю в ванную. Запираюсь, включаю воду на полную мощность и рыдаю. Облокачиваюсь на кафельную стену и сползаю вниз, зажимая рот рукой.
— Мам, а когда утренник? — сонно спрашивает Эля. Чтобы избежать расспросов свекрови, я прячусь в комнате дочери. Мы лежим с ней в кровати и болтаем. Мне так легче. Как ни странно, чувство защиты и спокойствия сейчас мне дает ребенок.
— Скоро.
— А подарки будут?
— Конечно.
— А платье, как у принцессы, купим?
— Купим.
— Когда? Завтра?
— Нет, как только получу зарплату.
— Хорошо, — зевает дочь.
— А туфельки новые, с бабочками?
— И туфельки.
Все это обойдется мне недёшево. А если еще учесть взнос за кредит, который весит на мне, так вообще без денег останусь.
Юра обещал все выплатить сам. И я очень надеюсь, что его загулы хотя бы лишат меня лишних трат. И лишат его присутствия в моей жизни.
Дочь засыпает, сжимая мою ладонь, а я зарываюсь в ее пушистые волосы и глубоко дышу. Как жить-то теперь? Квартира принадлежит мужу. Судиться я не стану. Он не съедет. У меня есть дом от родителей. Но он за городом, и это очень далеко от нормальной жизни, от работы, от хороших детских садов и школ. За годы дом пришел в запустение, на ремонт нет денег, и его продажа ничего мне не компенсирует.
На тумбе вибрирует мой телефон. Беру его, читаю сообщение.
«Мышка, закинь мне денег на телефон. Не могу сейчас сам, у меня только наличка».
Спокойно, без истерик кидаю ему триста рублей.
«Спасибо, мышка. Очень скучаю. Приеду, съем тебя».
Лучше не приезжай. Иначе я съем тебя. И себя заодно. Не хочу его видеть. Не хочу смотреть в его лживые глаза.
«Что ты сейчас делаешь?»
Спрашиваю, чтобы еще раз убедиться в его лицемерности.
«Да в гостинице мы. Серега храпит, спать не дает».
Как искусно у него получается лгать. С подробностями. Тошно.
«Пришли фото».
«Какое фото?»
«Тебя, гостиницы, храпящего Сереги».
«Зачем?»
«Просто так. Хочу посмотреть».
Пауза. Очень долгая. Я уже не надеюсь получить ответа. Потому что у Юры его нет.
«Мышка, у меня что-то с камерой на телефоне. Приеду, выкину этот телефон к чертовой матери».
Смеюсь про себя, закрывая рукой лицо. Сколько раз он так мне врал и изворачивался. А я даже не подозревала. Ничего ему не отвечаю. Через какое-то время телефон вибрирует снова. Хочу выключить его. Не могу больше глотать эту ложь. Но это не Юра.