Сумасшедший в горах
Шрифт:
Аппарат, с которого велась съемка, летел все дальше и дальше, и я узнавал среди густой зелени и между разбросанными тут и там разноцветными коробками знакомые мне здания. Вот аляповатая образина Королевского дворца, за ним изящные коричневые башни Национального музея, излучина Реки с ажурной конструкцией моста Независимости. Да, это была Столица, страшно, невообразимо изменившаяся, но Столица.
Аппарат снизился над одной из улиц, и стали видны люди. Они были странно и вычурно одеты, но это были обычные земные люди. На улице совершенно отсутствовал транспорт, и у нее был какой-то странно-праздничный вид, словно из незнакомой сказки.
Я, конечно, не эксперт, но макетами или комбинированием тут и не пахло. Все это были съемки с натуры, и мне ничего не оставалось, как поверить. И я поверил…
А на экране все тянулись и тянулись виды этого неизвестного, но временами такого знакомого города. Чуть в стороне проплыл памятник какому-то деятелю. Камера сняла его сзади, но фигура, стоящая на постаменте, показалась мне знакомой, хотя я никак не мог вспомнить, на какой из улиц Столицы находится этот памятник.
— Что это за памятник? — спросил я метеоролога.
— Это Жан-Пьер Ларуш, — ответил он. — Первый народный президент нашей республики.
— Так его еще нет?! — вырвалось у меня.
Это ж надо так поверить! Даже несуществующий памятник умудрился узнать!
— Он жил в вашем веке, — сказал Маккин. — Выдающаяся личность. Кстати, мой предок… Теперь вы мне верите?
— Да, — прошептал я, облизывая губы.
Он плеснул мне еще коньяка. Я машинально проглотил коричневую жидкость, не почувствовав вкуса и запаха, как воду.
— Очень хорошо! — сказал он. — А теперь давайте так: вы будете задавать вопросы, а я буду на них стараться отвечать. Вроде как на допросе… — усмехнулся он.
Я чуть было не ляпнул: Так что же вы все-таки от меня хотите?
А что еще спрашивать в такой ситуации? В фантастических романах, которые мне приходилось читать, разговоры подобного рода велись обычно с помощью лайтингов, атомных гранат и фраз типа: Чтоб тебя…! И все же я нашел, чем его прижать. Видимо, бой придется принимать в области хитрых вопросов и умных ответов. За неимением вторых придется нажать на первые.
— Каковы же моральные законы в вашем таком прекрасном будущем, — спросил я, — если они позволяют вам вмешиваться в наши дела?
— Моральные законы?.. — Маккин крякнул то ли от досады, то ли от удовольствия. — Ну что ж, затронем и моральный аспект… Знаете что?.. Пожалуй, я просто по порядку расскажу вам, почему и зачем я здесь нахожусь. Не возражаете?
Я пожал плечами. Мне ли возражать?
Он достал из кармана еще одну видеокассету и вставил ее на место первой. На экране появилось изображение огромной обугленной воронки, в которой догорали какие-то обломки. Маккин остановил изображение и сказал:
— Это катастрофа с одним из наших межконтинентальных стратопланов. В ней погибли более двухсот членов Всемирного Совета — так называется в наше время руководящий орган планеты… — Голос его чуть дрогнул. — Кроме того, в результате ядерного взрыва, которым закончилась эта катастрофа, погибло еще пятьдесят тысяч землян.
— Цифры, конечно, впечатляют, только что мне за дело до ваших катастроф?
— Подождите, Джерри. Я еще не кончил… Дело в том, что такие катастрофы у нас, — он кивнул в сторону экрана, — совершенно исключены. Сейчас я покажу вам запись, сделанную одним из автоматов, которые следят у нас за безопасностью воздушных полетов.
Он снова включил магнитофон. На экране появилась серебристая точка.
— Это стратоплан, — пояснил Маккин.
Точка медленно двигалась по экрану. Потом недалеко от нее внезапно возникла другая точка. Они сблизились. Вдруг экран полыхнул ослепительным светом, а когда он погас, на нем уже ничего больше не было.
— А сейчас вы увидите увеличенное изображение второго объекта, — сказал метеоролог.
На экране снова появились две точки, теперь уже неподвижные. Они начали стремительно расти, в сторону уплыл маленький серебристый шарик, в который превратилась первая точка, а вторая все росла и росла, пока не превратилась в столь знакомые очертания Кондора — всепогодного истребителя-перехватчика с опознавательными знаками военно-воздушных сил нашей республики. Я увидел, как от него медленно — одна за другой — отошли две ракеты класса воздух-воздух, и через некоторое время экран начало заливать жемчужное сияние. В то же мгновение Кондор исчез, как будто его и не было, а экран превратился в пылающий прямоугольник.
— Вы узнали второй аппарат? — спросил Маккин.
— Да, — сказал я. — Это наш истребитель.
Метеоролог снова взял в руки бутылку с коньяком, только теперь он плеснул и себе.
— Погибли лучшие люди Земли… — произнес он и надолго замолчал.
Я тоже молчал. Пауза затягивалась. И тогда я спросил его:
— Скажите, Джон, и много вас, таких… так сказать, наблюдателей?
Маккин печально улыбнулся.
— Я понимаю, Джерри, о чем вы думаете, — сказал он. — Нет, немного. Было трое, теперь осталось всего двое. И все были только в вашем времени и в вашей стране.
— Как так? — не удержался я.
— Так вот…
Он снова встал и прошелся по каминной, посмотрел на часы.
— Здесь мы и подходим к моральному аспекту, — сказал он. — Видите ли, Джерри… Само мое присутствие здесь, у вас, доказывает, что движение во времени возможно, так ведь? — Он хрустнул пальцами. — Но все дело в том, что машина времени существует только в одном экземпляре, да и тот вскоре будет уничтожен.
— Почему? — изумился я.
— Потому что путешествия во времени признаны у нас аморальными.
— Но ведь их научная ценность…
— Их научная ценность никак не может возместить того ущерба, к которому непременно приведет вмешательство в историю. Цель здесь не может оправдать средств. При массовых экспериментах проследить все пути, все линии изменения будущего просто-напросто невозможно: пришлось бы создать гигантскую контролирующую организацию. И все равно никто не смог бы дать стопроцентной гарантии. Ведь действия контролирующей организации наоборот могли бы только увеличить вероятность вмешательства. Как цепная реакция. А гарантия здесь должна быть абсолютной… Вы не желаете кофе? — внезапно спросил он.