Сумеречный вор
Шрифт:
– А… ааа, ну да. Так что ты хотела, чтобы я сделал?
– Просто посиди здесь.
– Э?
Не понимая, к чему Тиюри клонит, Харуюки уселся на громадную подушку, вытянув короткие ноги перед собой, и склонил голову набок. И тут же –
Кошачий аватар подскочил к нему и без тени колебаний улегся головой на ноги Харуюки.
– У… уааа?!
Харуюки попытался удрать, но правая рука Тиюри ухватила его за нос и оттащила в исходное положение.
– Побудь подушкой немного. Тогда я забуду про ту поездку. Но предупреждаю: если затеешь что-нибудь непристойное, я натравлю на тебя аномалокариса.
– Не, не буду! Но это… насчет подушки… что ты…
Не отвечая на взволнованный вопрос Харуюки, Тиюри вытянула руку и щелкнула маленькими когтистыми пальцами. Тут же спокойное синее небо над головой съехало в сторону, сменившись ночным небом с громадной луной.
Под россыпью мерцающих звезд, которая выглядела точно так же, как созвездия на картинках в книжках, Тиюри, лежа на коленях у Харуюки, смачно потянулась, потом свернулась калачиком.
– …Никакого особого значения нету, – тихо прошептал рот, которого Харуюки не видел. – Просто я вспомнила: когда Хару приходил ко мне с ночевкой, я всегда быстро засыпала, когда ты был моей подушкой.
– …К-когда это было…
– Кто знает. Давно… очень давно.
Широко зевнув, кошачий аватар закрыл глаза.
…Для таких вещей зови Таку.
Так Харуюки хотел сказать, но проглотил эти слова. Когда они были маленькими, только Харуюки играл роль подушки Тиюри. Родители Такуму придерживались очень строгих взглядов по части воспитания ребенка, и у него редко получалось оставаться ночевать у друзей.
Но все равно – неужели тот условный рефлекс сохраняется до сих пор? Более того, они сейчас оба в звериных аватарах, а вокруг виртуальный подушечный рай, созданный нейролинкером. Хотя, конечно, воспроизвести ту ситуацию своим реальным телом Харуюки сейчас ну никак не может. Даже в VR не факт, что сможет, честно говоря.
Пока эти мысли крутились в его голове, Тиюри задышала спокойно – поразительно, но, похоже, она действительно засыпала.
– …Офигеть… – пробормотал он. Тиюри, про которую Харуюки решил, что она уже спит, в ответ невнятно промямлила:
– Знаешь, Хару… Я правда очень старалась…
– Э? Для чего?..
– Чтобы стать Бёрст-линкером… я очень старалась… чтобы… мы опять… стали как тогда… когда втроем играли вместе каждый день допоздна… тогда…
И тут она на самом деле уснула. Глядя на аватар, с тихим сопением выдыхающий виртуальный воздух, Харуюки прикоснулся к мягкой шерсти ниже уха и мысленно ответил:
Наверняка есть что-то, что не изменилось.
Но есть и то, что изменилось и уже никогда не вернется.
Несколько минут спустя, когда нейролинкер Тиюри определил, что она в глубоком сне, он автоматически отключил режим Полного погружения. Но и после того, как кошачий аватар на коленях Харуюки исчез с колокольчиковым звоном, Харуюки сидел еще какое-то время среди молчаливых зверей.
Глава 2
Частная средняя школа Умесато, расположенная на востоке Сугинами, насчитывала три параллели в каждом классе, так что ее вряд ли можно было считать очень уж большой.
И все же если все 360 учеников соберутся вместе в спортзале, их взгляды должны давить весьма прилично. Харуюки казалось, что, будь он сам мишенью этого концентрированного взгляда, в нем бы точно дырка образовалась.
Но сейчас, на приветственной церемонии, лицо стоящего на возвышении человека, голос которого без всякого нейролинкерного усиления легко доносился даже до задних рядов, было настолько спокойным, будто этот человек ни миллиграмма давления не ощущал.
– …Многие из вас сейчас ощущают нетерпение, беспокойство и тому подобное. Новые ученики, придя в новую школу с новыми семпаями, вполне могут испытывать чувство тревоги, это естественно. Но подумайте вот о чем. Те люди, которые сидят позади вас со спокойными лицами, один или два года назад сидели точно там же, где вы сейчас, и точно так же тревожились…
Даже и не верится, что в другом мире девушка, произносящая сейчас эти благопристойные слова, – разыскиваемая преступница, безжалостная убийца, а главное – суровый тренер, способный удивить даже американских морпехов.
Бормоча мысленно эти слова, Харуюки жадно смотрел на девушку на возвышении. Черная блузка с темно-красным бантом, стройные ноги в черных чулках – это была Черноснежка.
Назвать их отношения «особыми» – значило бы не раскрыть всего смысла этой «особости»; даже полгода спустя Харуюки и Черноснежка еще не достигли уровня встречающихся парня и девушки. В школе все воспринимали это так: чувство долга и жалость Черноснежки спасли толстого младшеклассника, и потом она оставила его при себе как любимого питомца… примерно так все думали.
Что до Харуюки – его это вполне устраивало. Вообще-то ему казалось, что это правда. Ему не хотелось, конечно, чтобы с ним обращались как с питомцем – он предпочел бы роль рыцаря возле принцессы – нет, оруженосца – нет-нет, пажа, – и он был бы более чем доволен.
– …Один год равен тридцати одному миллиону пятистам тридцати шести тысячам секунд; кажется, что это громадное время, но оно пролетит как одно мгновение. Желаю вам успешного года. На этом позвольте мне закончить свое приветствие.
Черноснежка поклонилась, развернулась на месте, колыхнув гривой длинных черных волос, и отошла туда, где выстроились остальные члены студсовета.
Изо всех сил хлопая в ладоши вместе с остальными учениками, Харуюки тем временем лениво ворочал мысли в голове.
Сегодня я стал второклассником, семпай – третьеклассницей. Значит, всего через год – она уйдет из средней школы Умесато.
Нет, это не означает, конечно, что их отношениям придет конец. У него и Черноснежки гораздо более сильная связь, чем «семпай – кохай». Они связаны нитью «Родитель – Ребенок», которая может быть только между Бёрст-линкерами.
Харуюки зажмурился; потом, открыв глаза, снова принялся усердно аплодировать.
И вдруг –
Пристально глядя на Черноснежку, он почувствовал, что девушка как-то странно шевельнулась.
Взгляд ее прищуренных угольно-черных глаз упал на группу первоклассников, но тут же снова устремился прямо вперед. Харуюки наморщил бровь и, вытянувшись, попытался понять, на кого именно смотрела Черноснежка, но, конечно, среди кучи людей в одинаковой форме выделить кого-то одного было невозможно.