Сумерки божков
Шрифт:
— И отлично сделал. В другой раз не сунутся.
— Нет, сунутся. Дай только осмелеть. И так сунутся, что уже не Поджио их выгонит, но они Поджио… Дело трещит по швам. Я вижу это очень хорошо, мой милый Андрюша!.. Ну а остаться здесь, на развалинах моего дела, примадонною в чужой опере, в новой, пришлой дирекции, под командою каких-то там банщиков и писцов, — не могу! это свыше сил моих!.. Я жить хочу, Андрей, а подобное зрелище, как ни сильна я, как ни умею владеть собою, в один сезон состарит меня и сведет в могилу.
Берлога. Если ты покинешь театр свой, конечно, дело
Елена Сергеевна. Нет, Андрей. Ты останешься.
Берлога. Позволь мне отвечать за себя!
Елена Сергеевна. Останешься. Я знаю, кто будет моею преемницею.
Берлога. Ты думаешь о Светлицкой?
Елена Сергеевна. Несомненно. Она приятельница всех этих господ. Она — единственный авторитет во враждебной мне артистической группе. Единственная из них, о которой в случае передачи нельзя будет сказать, что театр отдали Бог знает кому. Дело Светлицкой построено будет на репертуаре Наседкиной, а ты и Наседкина связаны слишком тесно: ты останешься с ними. Да и надо тебе с ними остаться. Здесь, в России — твой репертуар, твоя сила, твои пристрастия. В Европе, в Америке ты сейчас в состоянии лишь делать деньги. Работать на искусство и — искусством — на общество, как ты понимаешь и хочешь, можно только в России… Ты большой русский человек. Твое место и назначение — в русском искусстве. Ты должен и обязан в нем кончить век свой…
Берлога. Ты, следовательно, за границу думаешь переселиться, Леля?
Елена Сергеевна. Мы с Морицем Раймондовичем имеем давние предложения в Америку — в Нью-Йорк, Буэнос-Айрес… потом турне по всем большим центрам материка. Сроком — года на два… Довольно!
Берлога. Вернешься миллионершей.
Елена Сергеевна. И старухой… Душа умрет.
Берлога. Вот еще!
Елена Сергеевна. Уже умирает… Этот сезон доконал меня. Оттого-то и хочу проститься с тобою в хорошем, молодом воспоминании: ты с моею молодостью слит… Споем же в последний раз по-молодому! В сумерки наши — вспомним рассвет!
Берлога. А это не мнительность твоя, что театр достанется Светлицкой?
Елена Сергеевна. Убеждена, что втихомолку она уже и заявление подала.
Берлога. Но, Леля, даже и в таком случае, зачем тебе уходить? Ведь Светлицкая в состоянии дать лишь номинальную фирму. В деле она — я знаю взгляды ее — не произведет никакой ломки и пойдет твоею протоптанною тропою. На новшества она способна гораздо менее, чем ты, до попятных шагов, можешь быть уверена, не допустит ее моя рука. В конце концов она, хоть и враг твой, но в театральном деле все-таки твоя ученица, как и все мы. Вместо того чтобы губить театр распадом, не лучше ли вам прекратить вражду вашу и соединиться? И тогда вместо напрасных ранних сумерков мы создадим цельность ясного и светлого дня, который долго-долго не узнает заката!
Елена Сергеевна. Перестань, Андрей! Ты не знаешь, о чем говоришь. Я и Светлицкая в одном деле! Я — в труппе Саньки Светлицкой!
Берлога. Служила же она у тебя, в твоем театре… тринадцать лет!
Елена Сергеевна. Если у нее достало на то низости, — тем хуже для нее, но я ей в этом милом качестве не соперница.
Берлога. Низости, Леля?
Елена Сергеевна. Разве ты не находишь низостью служить у человека, которого ты ненавидишь, а он тебя презирает? Между мною и Светлицкою — непримиримое, Андрей!
Берлога. Да, я знаю. Эта вражда ваша тайная — первое несчастие нашего театра, первый зачаток его разложения. Но — из-за чего она пошла у вас, чего вы не поделили, я никогда не мог узнать, ни догадаться… А ведь я хорошо помню, как на первых порах вы были нежнейшими приятельницами. Ты еще, по обыкновению, немножко ледком дышала и крахмалилась, но она в тебе души не чаяла… И вдруг — лопнуло: сразу, чуть ли не в один день…
Елена Сергеевна. Я не имею права посвятить тебя в этот секрет. Я дала слово молчать.
Берлога. Кому?
Елена Сергеевна. Ей. Она это молчание когда-то у меня, ползая на коленях, выпросила, Она — змея, но надо держать слово, данное даже змее. Итак, Андрюша, что же? «Риголетто»? «Дон Жуан»? «Свадьба Фигаро»? «Вильгельм Телль»? «Джиоконда»? [432]
Берлога. Уж катнем, что ли, «Джиоконду». Где наше не пропадало? Все-таки роль. Лет десять не пел… Опять же там для mezzo-soprano есть хорошая партия… А то без Маши Юлович мне бенефис не в бенефис!
* * *
В «Обухе» появились две заметки, в высшей степени оскорбительные для Берлоги. В одной — фельетонной, короткострочной подробно и прозрачно излагалось то же самое обвинение в бенефисном барышничестве, что брошено было в полученном Берлогою анонимном письме. Статейка называлась:
Господин Логовище
Позвольте рекомендовать:
— Господин Логовище.
Впрочем, зачем же рекомендовать?
Кто не знает господина Логовища?
«Товарища» Логовища?
«Их» Логовища?
Великого из великих?
Прославленного из прославленных?
Артист, социалист и… аферист.
Пролетарий с пятьюдесятью тысячами годового дохода. Революционер во всех тонах и полутонах гаммы. Мажорных и минорных.
Поклонник стачек, забастовок, митингов, манифестаций с красными флагами.
Вооруженных восстаний.
Бомб.
Из всех революционных выступлений ненавидит лишь одно:
— Экспроприацию.
Особенно в банковых кассах.
Потому что нет в России мало-мальски надежного банка, в котором пролетарий Логовище не имел бы солидного вклада.
На текущем счету.
Замечено, что пролетарий Логовище значительно пополняет вклады после своих бенефисов.
Знаете ли вы, что такое бенефис товарища Логовища?
Нет, вы не знаете его бенефисов.
Зачем французить?
Есть хорошее русское слово: «грабиловка».
Недурна и «живодерня».
Мы предлагаем товарищу Логовищу печатать любое из них в афишах вместо иностранного «бенефис».
Или оба вместе.
Так:
— «Пролетарская грабиловка и живодерня товарища Логовища…»