Сумерки божков
Шрифт:
— В самом деле, господа, — вмешался один барин постарше и солидного либерально-земского типа, — контролер едва ли не прав. Этот господин очень подозрителен. Чуть ли я не встречал его на улице в полицейском мундире…
— Еще бы я не прав, — самоуверенно говорил Аристонов, — я из Петербурга. Мы, питерские, к подобным гадам присмотрелись. Глаз наметанный.
— Вспомнил и я! — почти радостно воскликнул толстый, юный, розовый техник. — Я намедни рожу эту в биргалке видел… в штатском… он с околоточным — у стойки— пиво пил. [327]
Толпа
— Давайте его сюда!
— Допросить!
— Осмотреть!
— Бей его, товарищи!
— Господа! господа! помилосердуйте! здесь театр! — усовещивал бледный, в желчных пятнах, летучею мышью мечущийся Риммер.
— Бей!
Но бить было некого: провокатор воспользовался замешательством, когда толпа отняла его из лап контролера, и успешно скрылся в полумраке огромного зала.
— Как есть — вороны! — бесцеремонно поблагодарил толпу Сергей Аристонов.
— Под креслами уполз!
— Ложи обыскать надо. В ложах прячется.
— Нет, верно, в оркестр перескочил…
Полицейский чин приблизился от входа. Студенты фыркали.
— Расходитесь, господа, расходитесь.
Ему отвечали со злобою и насмешкою:
— Расходимся, господин, расходимся.
— Господа, — умолял Риммер, — не подводите театра под штраф!
Другой полицейский расспрашивал Сергея:
— Что здесь у вас было?
Сергей посмотрел ему в толстое, неумело лицемерное лицо, ухмыльнулся, мигнул студентам и отвечал:
— Так что, господин пристав, какой-то мерзавец пытался произнести возмутительную речь, но я ему воспрепятствовал…
— Вы должны были задержать его и представить властям, — сухо возразил полицейский.
— Не управиться было, господин пристав: сильный черт, извините на худом слове… Но, ежели угодно вашему благородию, то — что ушло, не пропало. Извольте произвести обыск в зале. Где-нибудь здесь прячется. Далеко скрыться не мог.
Полицейский, не отвечая, будто не слыхал, отвернулся и зашагал в другую сторону. Студенты захохотали.
— Расходитесь, господа, расходитесь.
Выходя из театра, группы публики невольно смолкали и робели, видя пред собою черные, попарные, будто муравьиные, шеренги городовых, ожидавших скончания своего тяжелого, скучного наряда. Когда мимо проходил Сергей Аристонов, полицейский офицер окликнул его:
— Вы! как вас там?
— Что прикажете?
Сергей приостановился — вызывающий, ярый. Он чувствовал в трех шагах за собою Риммера с двумя товари-щами-контролерами, а недалеко впереди дружескую кучку студентов и не боялся быть арестованным втихомолку, без свидетелей и защиты.
Полицейский грозил ему пальцем в белой перчатке.
— То, что вы не в свое дело суетесь… Смотрите! Нос оторву! Я вашу рожу запомнил.
Сергей хладнокровно возразил:
— Очень приятно слышать. Можете, значит, кланяться мне на улице.
— Ах, каналья!
Но Сергей уже исчез в переулке.
Один полицейский хохотал. Другой злобился.
— Все равно. Зачту вперед. Не сегодня, так завтра — от нас не уйдет. Видна птица по полету. Я его рожу запомнил.
А Сергей в переулке быстро нагнал четверых, среди которых он уже издали легко узнал сзади своих врагов по райку: толстогубого и белявого.
— Если затевать подобные штуки, — недовольно бун-чал белявый, — то надобно нагнать в театр человек сотню. А то — эка выдумал: полтора десятка на такую-то махину… Тут — дерзни: опосля и костей не сочтешь.
— За целковый да рыло свое подставлять? — вторил толстогубый.
— Я так прямо и доложу завтра Ермилу Федотовичу: вперед — меньше чем за трешницу не согласен…
«Ага! — подумал Аристонов, крадучись сзади клакеров, — вот кто скандал-то строил?..»
По имени и отчеству он признал главу местной черной сотни, негласного издателя «Истинно-русского Обуха». Клакеры шли, ругая «Обух» и скупость патриотов-покровителей:
— В министры вылезть норовит, а на патриотизм — четвертной бумаги не истратил.
— На жидов наущает, а сам на деньги жаден — хуже всякого пархатого…
— Жилит, жилит… уж добро бы свои! А то ведь знаем мы: опчественные!
— Из казенного сундука!
— Ах, и воры же, братцы! Ах, уж это надо ихней чести приписать, что весьма большие мошенники!
— Тише вы! — останавливал белявый, — мимо редакции идем, швейцар либо дворник слышат…
— Плевать! Я им, скаредам, ежели вдругорядь жилить будут, то и стекла переколочу! право, поколочу!
Сергей Аристонов приятно улыбнулся. Ему подали веселую идею. Озорство — его вторая натура — жадный и дразнящий аппетит растратить безысходно накопившуюся удаль в замысловатой и отчаянной штуке — закипело в нем, подсказывая хитрый и дерзкий скандал.
«Погодите, голубчики, я вас всех усахарю! — размышлял он в злобном веселье, скаля в темноте острые, хищные зубы. Он приостановился следовать за квартетом и дал клакерам уйти вперед, но не терял их из вида. А когда они слились с ночною тьмою, он уже твердо и безошибочно знал направление, по которому им непременно надо будет идти минут; по крайней мере, десять. — Я вас усахарю!»
— Дворник! — смирно окликнул он у первых же ворот, — скажи пожалуйста: как пройти на Пильщикову улицу?
Послышался сонный ответ:
— Направо бери… будет — через три переулка — четвертая налево…
Сергей Аристонов выждал, двигаясь тихим, черепашьим шагом, ровно столько минут, во сколько по его расчету четверо клакеров могли дошагать до полицейского поста, который — он знал — находится впереди, на скрещении улиц Пушкинской и Тотлебенской.
А затем… дзинь — грр! дзинь — грр! дзинь — грр!.. загремели и посыпались стекла: три камня, брошенные меткою рукою, ухнули в три окна редакции «Обуха»… И в то же мгновение Сергей с неистовым ревом: