Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

«ЦК КПСС с особой силой подчеркивает, что в отноше­нии вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ним бороться. Диктатура пролетариа­та по отношению к антисоветским элементам должна быть беспощадной. Коммунисты, работающие в органах прокура­туры, суда и государственной безопасности, должны зорко стоять на страже интересов нашего социалистического го­сударства, быть бдительными к проискам враждебных эле­ментов, и, в соответствии с законами Советской власти, своевременно пресекать преступные действия».

Итак, в лексиконе «вождей» вновь появился ярлык «вра­жеское охвостье», «преступная деятельность». Каратели и на этот раз не подкачали. По стране

прокатилась волна арестов и приговоров за «клевету на советскую действительность» и «ревизионизм». Только в первые месяцы 1957 года к уголов­ной ответственности было привлечено несколько сот че­ловек. ЦК КПСС ужесточил контроль за деятельностью идеологических учреждений, творческих союзов, научных центров, средств массовой информации. В специальных пос­тановлениях резко осуждалась позиция тех газет и журна­лов, которые якобы «слишком прямолинейно» поняли идеи доклада Хрущева. Быстро набирала силу тенденция не толь­ко замолчать факты беззакония и произвола, но обелить и самого Сталина. Впрочем, тенденция эта и не умирала, а лишь временно притаилась. Прошло полвека после съезда, но и сегодня эта болезнь не исчезла. На коммунистических митингах — портреты Сталина, а в руководстве КПРФ до сих пор считают доклад Хрущева политически ошибочным.

Когда позднее Хрущева освободили от руководства парти­ей, аппарат заметно оживился. Ждал Реванша. Где-то году в 70-м я ехал в Кремль в одной машине с Сергеем Трапезнико­вым, заведующим отделом науки ЦК, приближенным Бреж­нева. Он всю дорогу рассуждал о том, как устранить вред, нанесенный Хрущевым. «Что же будет с марксизмом, когда мы умрем?» — огорчался Трапезников. Он говорил, что марксизм из революционного учения под натиском враждеб­ных ревизионистских сил может превратиться в оппортунис­тическое, если ЦК будет и дальше недооценивать эту угрозу. Ему, Трапезникову, принадлежит занятная фраза из его кни­ги по аграрному вопросу. Над этим «научным открытием» долго смеялись в Москве: «Волчья стая ревизионистов свила осиное гнездо». Оригинально, не правда ли?

Но почему и Хрущев начал сворачивать процесс дестали­низации?

Прежде всего, как мне представляется, потому, что, ска­зав правду о преступлениях Сталина, он испугался последст­вий своего деяния, ибо в обществе началась дискуссия о ха­рактере самой системы. Помнил и свою личную вину в реп­рессиях. Кроме того, он видел мощную оппозицию внутри правящей элиты, включая таких сталинских «зубров», как Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов.

Вроде бы выглядит странно, что я, выступая за утвержде­ние свободы в России, сегодня отдаю должное одному из приближенных Сталина. Здесь нет противоречия, если чест­но заниматься поиском правды, продираясь сквозь джунгли сталинского варварства. В истории не всегда легко понять, где, когда и в чем Зло перевешивает Добро, и наоборот. То и другое частенько ходят вместе, парой. Так и тут. Хрущев чув­ствовал неладное, но не понимал, что и сам мечется в темной комнате, надрывается на тупиковом пути. И все же хрущев­ский шаг — от дикости к цивилизованности, от животных инстинктов к просветлению разума, от иррациональности к ответственности — взбудоражил общество, что объективно служило движению к свободе.

Но, сделав заметный шаг в преодолении сталинизма, он не обнаружил ни способности, ни стремления действовать на опережение кризисного развития событий. В воспомина­ниях Хрущева есть слова, раскрывающие его позицию по от­ношению к событиям после XX съезда. Он признал, что за три года после смерти Сталина «мы не смогли расстаться с прошлым, нам не хватило мужества, внутренней потребнос­ти приоткрыть полог и заглянуть, что же там, за этой шир­мой. Что кроется за тем, что было при Сталине... Мы сами, видимо, были скованы своей деятельностью под руководст­вом Сталина, еще не освободившись от его давления». Хру­щев был дитя времени и системы, инерция крепко удержи­вала его сознание в политическом рабстве. Он уже привык к прямолинейным решениям.

В связи с этим напомню о событиях в Новочеркасске в 1962 году. В первой половине этого года администрацией Но­вочеркасского электровозостроительного завода неоднократ­но пересматривались нормы выработки, в результате чего у многих рабочих заработная плата понизилась на 30 процен­тов. Протестная температура начала быстро расти. Все шло к скандалу. Однако руководство завода, как это было принято в то время, отнеслось к происходящему с пренебрежением. Пошумят, пошумят и успокоятся. Но когда вышло постанов­ление правительства о повышении цен на мясомолочные продукты, рабочие не выдержали. Они бросили работу, со­брались во дворе завода и в очень острой форме стали об­суждать сложившееся положение. Это произошло 1 июня 1962 года. По требованию митингующих к ним вышел дирек­тор завода. И вместо спокойного, уважительного разговора он повел себя высокомерно. Когда рабочие спросили у ди­ректора, как им теперь жить, он цинично ответил:

— Не хватает денег на хлеб — ешьте пирожки с ливером.

Эта фраза и оказалась искрой, взорвавшей митингую­щих. Они вышли на улицы города. Испуг власти был неверо­ятен. В тот же день, то есть 1 июня, в Ростов прибыл член Президиума ЦК Кириленко, который с бранью стал отчиты­вать командующего военным округом генерала Плиева за бездействие. Кириленко потребовал немедленно ввести вой­ска в Новочеркасск для пресечения «хулиганства». Хрущев согласился с его предложением. В Новочеркасск прилетели члены Президиума ЦК Микоян, Козлов, Шелепин, Полян­ский. К городу подтягивались воинские части Минобороны и МВД.

Наутро требования электровозостроителей поддержали рабочие нефтемашиностроительного завода и других пред­приятий города. Безоружные люди колонной двинулись к центру города. Это было мирное шествие с красными флага­ми, портретами Ленина и цветами. Когда толпа была пример­но в четырех-пяти километрах от здания горкома партии, на­ходившиеся там Козлов, Кириленко, Микоян попросили у Хрущева разрешения на силовое пресечение демонстрации.

Рабочие, их жены и дети приблизились к зданию горкома на расстояние пятидесяти — ста метров. Начался митинг, выступавшие требовали снижения цен на продукты питания и повышения заработной платы. В ответ раздались выстрелы. Двадцать человек убили на месте, в том числе двух женщин. В больницах города оказалось 87 человек, позже трое из них умерли. Начались массовые аресты.

В делах осужденных есть любопытные свидетельства. Ус­лышав грохот танков, на улицу выбежал в одних трусах (эта деталь не упущена в протоколе допроса) тракторист Катков. Будучи не совсем трезвым, он воскликнул:

— О Боже, и эти идут удовлетворять просьбы трудящихся!

Тракторист был осужден, а в приговоре сказано, что, «на­ходясь около своего дома, злостно препятствовал продвиже­нию военных машин, направляющихся для охраны завода, допускал при этом враждебные, клеветнические выкрики».

Всего было осуждено 116 человек, семь из них приговоре­ны к расстрелу. Многие — к длительным срокам лишения свободы — от 10 до 15 лет. Власти сделали все возможное, чтобы скрыть происшедшее. Трупы убитых были захороне­ны тайно на различных кладбищах Ростовской области.

В газетах не было сказано ни слова о событиях в Новочер­касске. Только б июня газета «Правда», упомянув об этом го­роде, сообщила, что там «трудящиеся правильно оценили по­вышение закупочных и розничных цен на мясо и масло». В той же публикации похвалили новочеркассцев за трудовой энтузиазм. Так и написано: «Хорошо работают коллективы Новочеркасского электровозостроительного, электродного за­водов...» «Правда» никогда не отличалась чувством юмора. Цинизм без границ.