Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

Многоопытный, искушенный в византийстве Андрей Гро­мыко в начале июня 1968 года рассылает по Президиуму ЦК запись беседы секретаря посольства СССР в Великобрита­нии с издателем Флегоном. Речь шла о мемуарах Жукова. Флегон заявил, что располагает копией мемуаров и намерен ее продать какому-нибудь издательству. Возможно, сказал Флегон, рукопись купят в США за миллион долларов.

Дипломат ответил Флегону в том плане, что Жуков — за­служенный военный и государственный деятель, но сейчас он стар, здоровье его пошатнулось, а поэтому публикация мему­аров, тайно вывезенных за рубеж, нанесет ему «непоправи­мый ущерб». Подобная публикация может нанести ущерб и «государственным интересам Советского Союза».

Жуков — «это не какой-нибудь писатель Солженицын. Очень жаль ста­рого маршала». Но так или иначе беседа подтолкнула высшие власти к тому, чтобы опубликовать мемуары в Советском Союзе раньше, чем они появятся за рубежом. Как потом вы­яснилось, сам Жуков к утечке рукописи за рубеж отношения не имел.

20 июня 1968 года отделы ЦК, в том числе и Отдел пропа­ганды, где я работал в то время, по указанию свыше внесли предложение издать мемуары Жукова на русском и ино­странных языках. В нашей записке сообщалось, что Жуков представил мемуары в издательство АПН еще в 1966 году. Тогда же было поручено редакционной группе совместно с автором внести в рукопись необходимые исправления и до­полнения. При доработке основное внимание требовалось уделить «устранению субъективных оценок наиболее важ­ных событий Великой Отечественной войны».

К этой записке мы приложили отзыв руководителей Мин­обороны — Гречко, Якубовского, Захарова, Епишева. Наряду с комплиментами в адрес Жукова начальники Минобороны писали, что мемуары нуждаются в существенной доработке, поскольку, по их мнению, автор проводит мысль, что полити­ческое руководство страны, проявив недальновидность, до­пустило ошибки в укреплении обороны СССР. Военачальни­ки утверждали, что:

«Некоторые оценки предвоенного периода, данные в мему­арах, серьезно противоречат исторической действительнос­ти, принижают огромную работу партии и правительства по повышению военного могущества СССР, в неверном свете рисуют причины наших неудач в первый период Великой Отечественной войны. У автора получается, что эти при­чины кроются, прежде всего, в ошибках и просчетах полити­ческого руководства, которое якобы не приняло необходимых мер для подготовки наших вооруженных сил к отражению гитлеровской агрессии. Объективные же обстоятельства, определившие временное преимущество немецко-фашист­ских войск, упоминаются в рукописи вскользь».

Рецензенты жаловались, что Сталин, дескать, в некоторых случаях изображен Жуковым недостаточно осведомленным в военных вопросах, не знающим основных законов опера- тивно-стратегического искусства. Иными словами, историки, политики, военные — все наперебой учили Жукова, что и как должен он вспоминать, о чем и каким образом размыш­лять. Тогда подобные поучения не считались ни дикими, ни странными. Но поскольку отзывы военных не исключали возможность публикации мемуаров после их доработки, мы и приложили их к нашей записке. Наше предложение об­суждалось на высшем уровне. Было высказано требование добавить главу о роли политработников в армии. Однако ав­тор наотрез отказался писать такую главу. Уговоры не помо­гали. Сообщили об этом наверх — реакции никакой. Не хо­чет — и не надо. Беда невелика. Публикации мемуаров без этой главы быть не должно. Причина простая: Брежнев во время войны служил политработником. Ему хотелось ласко­вых слов о себе, любимом.

Через какое-то время новый руководитель АПН Иван Удальцов попросил маршала о встрече со мной. Сначала Жу­ков отказался — он не любил политический аппарат. Затем все же согласился. Я обязан был попросить разрешения на эту встречу у секретаря ЦК, но раздумал, опасаясь, что раз­решения не получу. Вместе с Удальцовым

приехали к марша­лу на дачу. Он был хмур, суров. Поздоровались, сели, мол­чим. Наконец Жуков буркнул:

— Ну?

Удальцов начал объяснять ситуацию, особенно подчерки­вая ценность для народа мемуаров человека, который своим талантом спас страну от порабощения. И все в том же духе. Удальцов — фронтовик. Он уважал Жукова, а потому не стеснялся в комплиментах. Кажется, разговор налаживался. Но тут Удальцов совершил оплошность, упомянул о позиции военных. Маршал опять напрягся, и мы услышали раздра­женную речь полководца о руководстве Минобороны.

— Кто они такие? Подхалимы! Бездари! Трусы!

Тирада была длинной и гневной. Жуков хорошо помнил о

предательстве генералов и маршалов — товарищей по ору­жию, когда они вместе с партийной номенклатурой размазы­вали его по стене на октябрьском пленуме ЦК 1957 года. Не забыл и не простил. Немного успокоившись, сказал:

— Не буду писать такую главу.

Наступило неловкое молчание, оно затягивалось. Жуков продолжал молчать. Мы были в растерянности, никак не мог­ли взять в толк, уходить или еще посидеть?

Вдруг маршал оживился, как будто что-то вспомнил. Об­ратился ко мне.

— Мне Иван Иванович сказал, что вы фронтовик. Где во­евали? В каком качестве?

Я коротко рассказал, где родился, когда взяли в армию. О ранении, о госпитале. Маршал слушал внимательно. Но когда я упомянул, что воевал на Волховском фронте, он пре­рвал меня и начал рассказывать о Ленинграде, Волховском фронте, перечислил имена многих своих сослуживцев, ко­мандиров подразделений, вспомнил некоторые военные эпи­зоды... Лед растаял. Беседа продолжалась почти на равных — маршала, творившего историю, и старшего лейтенанта, кор­мившего вшей в болотах под Новгородом.

Знаменитый маршал — суровое лицо, упрямый подборо­док, строгие глаза — на моих глазах превращался в человека, совсем не похожего на полководца. Он вернулся на ту войну. Мы слушали затаив дыхание. Георгий Константинович ни словом не обмолвился о своей изоляции, но то, что он, не бу­дучи особо словоохотливым, так разговорился, явно свиде­тельствовало, что он безмерно устал, хотел высказаться, из­лить, как говорят, душу.

— Извините, я что-то заболтался, — сказал он и неожи­данно улыбнулся.

А затем, сменив тему, вдруг спросил меня:

— А ты помнишь своего политрука и комиссара бригады?

Сказано было с умыслом и не без ехидства.

— Конечно.

— А фамилии помнишь?

— Лапчинский и Ксенз.

— Ну и как?

— Храбрые люди.

— Да, я сейчас, — сказал Жуков, — вспоминаю одного политработника, который заменил в бою убитого командира полка и прекрасно справился со своей ролью. А в целом я стоял и стою за единоначалие в армии... Ну, ладно. Сам пи­сать главу о политработе не буду. Если хотите, пишите, а я добавлю, если что-то вспомню.

Расстались по-доброму.

Сколотили группу для написания этой главы. В основном готовил ее Вадим Комолов — руководитель издательства АПН. По ходу дела он поругался с военными, которые грози­лись, что все равно не дадут напечатать мемуары Жукова. Да и у нас настроение было не ахти какое. Выручил случай, а может быть, и хитрость Брежнева. Пронесся слух, что он по­звонил Жукову и поздравил его с Днем Советской армии.

Все сразу же изменилось. Уже в июле 1968 года отделы ЦК докладывали в Политбюро, что после доработки мемуары представляют «высоко патриотическое произведение», в нем учтены замечания военных, показана роль комиссаров. Записка во многом была лукавой. Этот вариант мемуаров в отделах ЦК никто, кроме меня, не читал, но настроения к то­му времени уже изменились. Я сам и составлял эту записку в ЦК. Вскоре мемуары вышли в свет, причем большим тира­жом.